Опасное молчание

В одной из рецензий говорилось, что книгу следует переадресовать в органы государственной безопасности, чтобы там разобрались, почему автор в образе Якова Гамарова, которого он изображает как народного героя, явно восхваляет известного врага народа Яна Гамарника, чью фотографию, как стало известно, Петро Ковальчук хранил у себя до недавнего времени. Во второй рецензии было два-три реверанса: «Есть главы, написанные глубоко драматично, как, например: «Не думай плохо обо мне» и «Отсутствующие никогда не бывают правы». Сожалелось, что такой одаренный прозаик написал насквозь ошибочную книгу, об издании которой не может быть и речи…

Петро набрался терпения и ждал решения обкома партии.

Олесь находился с делегацией рабочих в Канаде. Василь еще ранней весной уехал по назначению работать в сельскую больницу. Иосиф Талмуд уступил мольбам матери, и они насовсем переехали в Краков, где жила одинокая парализованная сестра Ноэми, чудом уцелевшая после восстания в варшавском гетто. А Медведь, окончивший в Одессе мореходное училище, плавал на танкере. Петру без друзей было сиротливо.

Ничего не зная о неприятностях Петра (он оберегал близких от своих передряг с издательством), Мирослава Борисовна по-матерински придирчиво ворчала, обижалась:

— Похудел, точно мартовский кот, а нет, чтобы вовремя пообедать. Я стараюсь, готовлю… И где ты целыми днями пропадаешь? А может, ты влюбился? Прячешь свою девушку где-то в тайне от нас?

— Да кто меня такого замороченного полюбит! — смеялся Петро.

— Ах ты, притворщик! Меня не обманешь. Это же прямо стихи о тебе:

Умеешь ты сердца тревожить,Толпу очей остановить.Улыбкой гордой уничтожить,Улыбкой нежной оживить…

— Ну, признавайся, когда мне свадебный торт испечь?

— О, до свадьбы еще далеко, — смущенно отмахнулся Петро, надевая берет. — Сначала надо невесту найти.

— Опять уходишь?

— Зайду в Союз…

В Союзе писателей, куда Петро, полный творческих замыслов, приходил еще в студенческие годы, всегда было людно. Поговоришь, почитаешь, поспоришь. Часто здесь горячо обсуждалась чья-нибудь новая повесть, поэма или стихи.

Петро до сих пор краснел, как в юности, гордый тем, что может пожать руки убеленным сединами писателям, современникам великого Каменяра. Он не знал, даже не догадывался, что между собой старики его хвалили:

— Талантлив, очень талантлив!

— Настоящий дар брать читателя в плен.

— Такой успех, а скромен и прост.

Среди писателей были товарищи его отца, соузники по Березе Картузской. Позже, в черной ночи гитлеровской оккупации, они сражались вместе с Михайлом Ковальчуком в рядах подпольной партизанской организации «Народная гвардия имени Ивана Франко». Они тоже радовались каждому новому успеху Петра. Его поддерживали широко известные писатели.

Петро все реже обижался, когда старший брат по перу в довольно нелестных выражениях корил за то, что не везде в его рассказах есть та простота, которая дается лишь истинно каторжным трудом, советуя безжалостно вычеркивать не только отдельные фразы, но не щадить даже целые страницы.

В старинном парке перед домом Союза писателей Петра окликнул уже немолодой прозаик в больших роговых очках. Рядом с прозаиком на низкой деревянной скамейке сидели знакомые Петру поэт и Алексей Иванишин. Прозаик и поэт продолжали о чем-то жарко спорить.

Сегодня Петро прочитал в газете фельетон «Подачка», автором которого как раз и был прозаик в очках.

Ковальчук подошел, поздоровался.

— Садись, Петрусь, послушай этого доброго дяденьку, — с полуулыбкой кивнул прозаик на поэта.

— В твоем сарказме, брат мой, нет ничего ни умного, ни достойного, — старался поэт уложить на обе лопатки прозаика. — Ты же не слепой, сам видишь, как некоторые наши общие знакомые, стесняясь, суют в карман парикмахеру, в руку официантке «на чай», или сверх таксы, называй это как хочешь. А я это делаю открыто. И представь себе, — да, да, мне не стыдно.

— Твой полтинник их осчастливит?

Мгновенно реагирующий на все, Петро спросил:

— И не нашлось человека, который швырнул бы вам назад подачку?

— Э-э, вы молоды, у вас у самого еще нет семьи, поэтому не знаете, с чем едят нужду, — отмахнулся поэт.

— Пальцем в небо! — ринулся на защиту прозаик. — Этот молодой да неженатый знает, почем фунт лиха. Ты его книгу почитай. Поднимет в душе вихрь мыслей и чувств. Такая книга по-настоящему помогает народу строить светлое будущее… Ты, Ковальчук, пишешь честно!

— Разве можно иначе? — удивился Петро, закуривая трубку.

Взгляд прозаика красноречиво говорил — пишут, и нередко, по-рыбьи бесстрастно, нудно, фальшиво.

Иванишин, давно успевший подметить, что у Ковальчука сердце всегда открыто настежь, безжалостно туда швырнул:

— Зачем вам понадобилось дебоширить в издательстве? Говорят, явились туда пьяным… Угрожали директору… В обкоме партии все возмущены.

Петро побледнел.