Опасное задание. Конец атамана

Все тише шумели по крутякам потоки, проглянуло солнце, и сразу стало припекать. Саттар повел плечами. Ливень накрепко прихлестнул к лопаткам ставшую тяжелой и липкой гимнастерку. Придерживаясь за выступы, он осторожно перебрался за изгиб, прошел немного дальше, сел, разулся, выжал портянки, надел снова сапоги и достал кисет с зеленухой. Но в кисете было сырое месиво. Сунув его назад в карман, Саттар быстро пошел по тропе, полого сбегавшей с перевала. Там, внизу, верстах в четырех от подошвы хребта, притулилась мыза старого опиумщика-дунганина Кадырбаева. У него есть конь. И если Кадырбаев дома, а не уехал в Кульджу, тогда все будет в порядке.

В междугорье заходила новая, подсиненная с краев туча, но не она теперь беспокоила Саттара. Его преследовала новая мысль: а что если Чалышев совсем не собирается выполнять своих обещаний?.. А в памяти уже возникла метнувшаяся фигура Алдажара там, в юрте Токсамбая, когда он захватил его врасплох, и Алдажар быстро спрятал за спину бумажный сверток.

Тогда он не придал этому никакого значения. Но сейчас все стало вдруг понятным. Это же деньги прятал тогда Алдажар, деньги, которые получил от Токсамбая и половину которых должен был отдать ему. А вместо этого принялся уверять, что не получил их, что денег нет.

«Так вот как начинаешь оплачивать дружбу, князь! Вот как!» Саттар даже приостановился. У него хищно дрогнули усы. И в то же время он знал, что все равно и впредь будет выполнять любые распоряжения Чалышева. От этого он злился еще больше, злился на свое собственное бессилие, на ливень, на сгинувшего мышастого.

Прижав к бокам локти, Саттар побежал по тропе. Над ней кучерявилось легкое облачко, она подсыхала. Подсыхала и одежда Саттара, от нее тоже поднимался еле приметный парок.

Бал у губернатора

На загородной вилле правителя Синцьзяна, в десяти верстах от Кульджи, этим вечером беспрерывно гремела музыка. Яркий свет, вырываясь из всех окон, падал на посыпанные золотистым песком аллеи с подстриженным декоративным кустарником, на клумбы с цветами, на развешанные всюду разноцветные, похожие на светлячки бумажные фонарики. Он скользил по стоявшим у дома тополям, окрашивая каждый листочек на них в необычные сизовато-белые, серебристые, красные цвета, и терялся в густой кроне могучих карагачей, джиды, вербника. Там, куда свет не достигал, накапливалась темно-зеленая чернота. За ней, казалось, уже ничего не было и не могло быть.

К главному входу дачи время от времени подкатывали экипажи, коляски, линейки, рессорки, ходки. С них то медленно и важно, то торопливо сходили гости и исчезали в глубине застекленной цветными стеклами длинной террасы.

Одна из аллей под прямым углом сворачивала в лесной частокол, пересекала ложок и спускалась к небольшой речушке с топкими, заросшими красноталом и осокой берегами. Здесь-то, под береговым откосом в самых густых зарослях куги, где пошумливал легонький ветерок, и укрылся со своим отрядом Думский. На морды коней, чтобы какой-нибудь из них не заржал, надели торбы с овсом. Сверху на заросли опрокинулась звездная полость. И звезды, казалось, передвигались, менялись местами и шипели. На самом деле шипела мотыльковая метель. Это над водой носились белые бабочки. Их было так несметно много, что все они вместе и видом своим, и шумом напоминали поземку.

Над краем неба поднялись три ярких звезды. В народе их зовут «кичигами», по ним обычно определяют время.

— Не пора? — спросил Сиверцев, прислушиваясь к гремевшей на даче музыке.

— А чего ж, вроде, можно трогаться. — Думский достал трубку, спрятался ненадолго за фартуки в коляску, прикурил там и после нескольких торопливых жадных затяжек убрал трубку в карман. Остальные курили под береговым откосом, загородив себя куском брезента, натянутым на колья.

Махмут подал Сиверцеву засунутые в сшитые из тонкой мешковины торбаза две четвертные бутыли с водкой. Тот осторожно приладил их — одну за спину, одну спереди.

— Удачи тебе, Алеша.

— Ни пуха, как говорят.

— Желаем, — раздались тихие голоса из-под брезента.

Сиверцев пошел разыскивать конюшню, заранее покачиваясь и что-то неясно бормоча под нос.

Думский, глядя ему вслед, сказал с завистью:

— Эк, как важнецки хватил!

В ответ раздался многоголосый, но сдержанный смех. Савва спохватился, смущенно кашлянул в кулак, подал знак Махмуту. И они вдвоем пошли через лесок к даче. Там, в сторонке от террасы, у деревянного забора, где буйно поднялась крапива и откуда были видны парадный вход в дом, главная аллея, ворота, за которыми смутно угадывались экипажи гостей, они затаились. От ворот еле слышно доносился говор кучеров. Теперь оставалось ждать, пока с террасы не спустится невысокий китаец в длинном халате. Он должен будет пройти где-то здесь.

А пока по аллее расхаживали часовые. Гремела музыка, текла ночь, короткая летняя ночь, когда вечернюю зарю, не дав ей отполыхать до конца, сменяла яркая утренняя зорька. Но Думскому казалось, что этой ночи не будет конца. Его беспокоила мысль: здесь ли Дутов. «Мало ли, мог не приехать».