Опасное задание. Конец атамана

С детства на Каспии потомственный ловец Избасар Джанименов, ему ли не знать его повадки, непостоянный его нрав. По легкой ряби, по тому, как застонет вдруг чайка, как сойдет с воды туман, как омоется месяц или отполыхает вечерняя заря, он мог разгадать, что замыслило море, каким будет оно завтра. Джанименов, оглядывая горизонт, видел, что надвигается шторм, причем из тех, после которых на всех отмелях белеют обломки суденышек, лодок, валяются расщепленные весла, обрывки парусов, обглоданная морем какая-нибудь незадачливая барка. Шторм, после которого соседи уводят с берега под руки обезумевших рыбачек, чьи мужья не успели загодя возвратиться с лова и теперь никогда уже не вернутся.

Убрав или закрепив все, что могло сдвинуться с места, Избасар велел Ахтану и Кожгали уложить Мазо ближе к корме и устроить ему навес из куска брезента, пропустив концы его через расчалки.

Латыш открыл глаза и попытался приподняться на локтях.

— Лежи, Яна, — наклонился над ним Избасар, — теперь хорошо будет. Настоящий дарегер или по-вашему лёктор наш Кожеке, как быстро пулю из тебя вытащил! Вот пуля. Потом отдам, привяжешь на шею, говорят, хорошо помогает.

— Где мы?

— От моторки убегаем.

— Вы что решили меня погубить? — заметался Мазо. — Мне не коновал, а настоящий доктор нужен. Господи, господи, хотя бы фершала. Гоните к берегу, скорее, — истерично требовал он и пытался вскочить. Потом обмяк, успокоился и затих.

— Это жар в нем горит, — объявил Кожгали и потрогал Мазо лоб. — Ой-бой, горячий какой!

— А может, повернем, Избаке, на берег? — взглянул вопросительно на Джанименова Ахтан. — Ловцов найдем, попросим, пусть полечат Яна. Они травами хорошо лечат. Не повернем — пропадет он.

Избасар отрицательно покачал головой.

Уходя от погони, он сразу за бухтой взял курс на Астрахань, чтобы на моторке посчитали, будто они уходят к красным, а не от них. Менять этот курс пока рано.

— Кожеке не хуже, чем любой дарегер. А Кожеке сказал, живой будет Яна, — твердо объявил Избасар Ахтану и продолжал вести реюшку в одном направлении.

А ветер крепчает. При таком ветре, если бы переложить круто руль и взять левее, можно вполне за двое суток дойти до Ракуши… «Интересно, — думает Избасар, — все там еще живет Ибрай Шамсутдинов или уехал куда-нибудь? Наверное, там. Этот жирный кабан не бросит нажитое кривдой добро, не уедет. До сих пор, поди, скупает у ловцов рыбу за бесценок. Эх, хорошо бы заявиться к Ибраю», — вздыхает Избасар, не замечая, что вот-вот выпустит из рук румпель. Усталость давит на плечи многопудовым грузом.

Третьи сутки пошли, как он не сомкнул глаз. «А у Ибрая от такой встречи, — текут дальше мысли, — язык бы вывалился набок, как у собаки в жаркий день». И все обиды, все горе, доставшееся от Ибрая, прихлынули к сердцу, сжали в комок до боли. Избасар вздохнул всей грудью, но отогнать боль не сумел. Его заинтересовало вдруг: а знает ли про Ибрая Шамсутдинова что-нибудь Киров. Может и не знать. Каспий-то вон какой большой, Ибрай же в самом почти конце Каспия живет, если идти от Астрахани. Если бы Киров знал все про Ибрая, что знает он, Избасар Джанименов, то обязательно велел бы отомстить этому жирному барану за все, за отца, которого он замучил долгами, и тот ушел в шторм на худой лодке. За мать, которую из дома выгнал, за ловца Каратая, у которого забрал дочь и оставил его, Избасара, с болью в сердце на всю жизнь. За то, что на советскую власть руку поднял: собрал богатых казахов и носится с ними по степи, по всему Мангышлаку, говорят, стреляет большевиков. За одно это надо привязать Ибрая к хвосту лошади и гнать, пока башка не отлетит…

— Привязывать? — спрашивает Избасар. Он стоит на крыльце дома Ибрая, а вокруг шумят ловцы… — Привязывай, Избаке. — Ладно, привяжу! Но пока слушайте! — И он говорит им о советской власти. Шум сразу стихает, слышно, как пыхтит рядом тучный, похожий на бурдюк Ибрай и не может отвести взгляда от лошади, к которой Ахтан и Кожгали привязывают аркан. По лицу Ибрая катится пот.

А он, Избасар, сжимает в руке, как это делает Киров, фуражку и говорит громко, на все Ракуши:

— Теперь вы хозяева лодок и сетей… Чего еще хозяева эти ловцы? — Сердце знает, чего они хозяева, а слов нет, чтобы рассказать. Всё потому, что никогда ловец Джанименов не говорил много слов… Вот если бы здесь перед ловцами стоял Киров… «Кто своими руками сеет хлеб, пасет скот, ловит рыбу»… — Избасару кажется, что именно так говорил бы Киров, и его слова радостными комьями падали бы в людскую гущу…

Ему кажется, будто Киров вышел на крыльцо, стал рядом.