Опасное задание. Конец атамана

Омартай смотрел поверх голов собравшихся, надменно выпятив губы.

— А вы кто? — наконец удосужился бросить он небрежно без особого интереса.

— Бинокля надо, не видал, какие ловцы бывают? — выдвинулся вперед плечистый, по пояс голый и, словно веревками оплетенный тугими мускулами казах. Он был даже выше Избасара.

Омартай усмехнулся.

— Вкус мяса узнают, когда его из котла вытащат. Об отаре за глаза по пастуху судят, о коне — по джигиту. На чьих лодках промышляете? Это прежде скажите, — и он бережно тронул бородку.

— Ишь, шайтан! — удивленно отступил плечистый казах.

— Мы на лодках Аблая.

— А мы на Прошина робим, на Митрия Прошина, сына, значит.

— Где же ваши хозяева?

— Эва, хотел чего! Где было видано, чтобы такую рань хозяева на рыбалку являлись. У них приказчики на это имеются. Вон, один из прошинских холуев чешет сюды — русский ловец, худой, как высушенная вобла, с измятым, будто спросонья лицом выпивохи, — сплюнул с остервенением и растер плевок. — Может, водка, купец, имеется? Заложу свой пай. Уступи на опохмелку. Сделай божецкую милость, — начал он подступать к Омартаю.

Тот отвернулся и подтолкнул Избасара в спину.

— Иди, что уши развесил, как ишак. Не видишь, что у этого человека, — и кивнул слегка на ловца, — водка давно отняла разум. Один язык оставила.

— Ты, видать, выжига, похлеще еще нашего Прошина, — русский ловец, понимавший, оказывается, все, о чем говорил Омартай, взглянул на него недобрыми глазами. Рядом с ним стоял казах. Широкий шрам пересекал ему лоб, пустую глазницу и щеку.

Избасар посмотрел на него и вздрогнул. В единственном глазу этого ловца, устремленного на Омартая, столько ненависти, что ее никак нельзя было скрыть.

— Некому пока вытряхнуть наших хозяев пораньше с мягких подушек. А надо бы пошевелить этих собак как следует, — сказал он сквозь зубы.

— Ой-бой! Плохими словами рот поганишь, — замахал на него Омартай. — Всемогущий аллах учит слушаться хозяев, а ты их поносишь.

— На чужих спинах ездит да еще за аллаха цепляется, свалиться, поди, боится, — эти слова русского ловца покрыл дружный смех.

— Он в прошедший раз приезжал сюды, — продолжал ловец. — Я его признаю, муку скупал и тоже все аллаха вспоминал.

— Пошли, — скомандовал одноглазый и повернулся к Избасару. — Ты его не очень-то вози, козла старого, — бросил он насмешливо. — А то совсем ишаком станешь, уши вырастут.

— Но, но, — тоненьким голоском завопил Омартай и сильнее толкнул Избасара, будто вымещал на нем гнев. — Почему стоишь? Почему не идешь назад? Отправляйся на лов! — и, недовольно поводя тощей шеей, не торопясь, зашагал к стоявшим в отдалении юртам.

— Эй, горбоносый, — подражая Омартаю, крикнул Избасару одноглазый, — ходи сюда. Пить чай будем.

— Ладно, — махнул Избасар в ответ и повел лодку к лодке одноглазого. Тот стоял на корме.

— Бросай чалку, у нас парус хороший, обе лодки потянет.

Кожгали бросил одноглазому чалку.

Вскоре он, Избасар и Ахтан перебрались в чужую лодку.

— Ассалаумагалейкум, — пожал им по русскому обычаю руки одноглазый и присел у расстеленного куска брезента. Кроме него, в лодке находился русский ловец и рослый казах, который упоминал про бинокль.

— Амансызба, — приветствовал он гостей и, оглядев Избасара, спросил:

— Давно хозяина на спине таскаешь?

Есть захочешь, потащишь, — ответил угрюмо Избасар.

— Голод заставит, верно, — согласился одноглазый.

— А тебе, как нашему Байкуату, — ткнул он в плечистого казаха, — много есть надо. Вон какие вы большие. Поливали вас, что ли?

— Меня не поливали, сам рос, — захохотал на всю бухту Байкуат и протянул одноглазому чайник.

— Давай, угощай гостей, Бейсенгали.

С минуту все молча следили, как наполняются чаем деревянные пиалы. Заедали чай мелко нарезанными кусочками печеной в золе лепешки и соленой воблой.

— Эх, мяса бы, — отодвинул от себя воблу Байкуат. — Пойду принесу, однако!

— Откуда? — удивился Бейсенгали.

— А вчера, когда сеть в заливе ставили, видел на берегу отару?

— Видел.

— Чья она, думаешь?

— Конусбая, конечно.

— Моя.

— Ох, убиваешь ты меня, — схватился за живот и захохотал прерывисто, со всхлипываниями Бейсенгали. — Или считаешь, что стоит только тысячу раз сказать «бесбармак» — сразу будешь сытым? Ох, убил.

— Сам ты себя убиваешь. Тебя все умным считают, а ты, оказывается, — Байкуат безнадежно зачмокал языком, — простых вещей не понимаешь. Как будешь жить, Бейсенгали, раз не понимаешь?

— Что ты хочешь сильно барашка кушать, это я понимаю, — с трудом справился со смехом Бейсенгали.

— А если я, Байкуат, сын Умурзака, пятнадцать лет пас Конусбаю отары. Сколько это я ему вырастил овец? И ни одной не могу скушать? — удивленно развел руки Байкуат.

— Глазами всю отару можешь скушать. Только глаза еще труднее накормить, чем живот.

— Это раньше глазами ел. Теперь зубами буду есть. Слыхал, что в степи, за Забуруном, произошло?

Единственный зрачок Бейсенгали прошелся по гостям.

«Слыхал», — определил по этому взгляду Избасар.

— Нет. А что там случилось? Расскажи.