Опасные гастроли

Теперь следовало уходить – а уходить мне не хотелось. Я сказал по-русски Гаврюше, что если уж вечером не назначено представления, а конюхи и наездники будут школить лошадей, то наверняка появится и Ваня.

– То бишь, вашей милости угодно тут остаться до вечера? – уточнил Гаврюша.

– Да он уж почитай что наступил.

– Попытаемся, с Божьей помощью…

По дороге к цирку я объяснял Гаврюше устройство здания и лож в два яруса. Люблю, когда в людях есть любознательность. Он мои уроки усвоил даже лучше, чем я мог ожидать.

Мы шли по дугообразному коридору к выходу, когда он остановился у расписной холщевой стенки, нашел место, где части холста сходились, быстро достал ножик и выдернул несколько мелких гвоздиков, которыми эта декорация была приколочена.

Оттянув ткань в сторону, он с усмешкой указал мне на пустое пространство. Я и сам мог бы догадаться, что раз ложи второго яруса несколько сдвинуты дальше от манежа относительно лож первого яруса, то они держатся на столбах, а между теми столбами довольно места, чтобы спрятаться.

Что на меня нашло? Откуда вдруг взялась страсть к проказам? Мы ведь задумали все совершенно иначе – прийти с инструментом и с досками, взять с собой угощение, расположиться на конюшне у выхода в сад, кого – прикормить, кого – подпоить и узнать сперва правду о Ванином побеге. Это было более чем разумно – и потом, встретившись с Ваней, я нашел бы разумные слова, чтобы увести его из цирка и доставить домой.

Но передо мной была черная щель, ведущая в загадочное пространство!

Немедленно умом моим завладела мысль: как оно там все устроено? И проснулся неувядающий азарт испытателя всевозможных механик, который не может спокойно видеть новое для себя сооружение – непременно полезет исследовать, иначе ему и жизнь не мила!

Мы поочередно скрылись за холстиной и оказались во мраке. Мрак, впрочем, был не совсем кромешный – сквозь расписную холстину просачивалось немного света.

Обстановка напоминала мне внутренность судна – с рангоутами и бимсами, в которые упирается шпор мачты (тут были толстые бревна, подпиравшие верхний ярус лож, с распорками), с перегородками в трюме и тем особым запахом смолистой древесины, который ухитряешься полюбить сразу – а он потом, на берегу, напоминает тебе о беспокойной твоей молодости…

Пространство, куда мы попали, было вдоль и поперек перегорожено досками, чтобы создать необходимую жесткость конструкций. В высоту же оно оказалось менее двух аршин. Мы, согнувшись в три погибели, барахтались, пока не нашарили слабо закрепленную доску, служившую половицей в ложе второго яруса, и не приподняли ее. Сделалось чуть светлее.

– А можно и вылезть туда, – сказал Гаврюша. – Сядем на полу с удобствами и увидим, что делается в манеже.

– Мы-то увидим, но и нас увидят, – возразил я.

– Кому придет в голову таращиться на ряды пустых лож? – Гаврюша хотел было развить эту мысль, но осекся и прошептал: – Чш-ш-ш…

Кто-то перемещался над нашими головами. Шаги были неравномерные – мы поняли, что незримый путешественник перелезает из ложи в ложу. А тут еще раздались крики с манежа – кто-то вопил: «Еще две! Еще одна! Вот здесь!»

Несколько погодя раздался стук.

Вскоре мы по ругани человека, в котором Гаврюша опознал Йозефа, поняли, что это означает.

Артель плотников, сколотившая здание, обязана была иметь за ним присмотр, и если явится повреждение – тут же приходить и чинить. Беседа велась на немецком языке – и свелась к тому, что плотник, орудовавший в ложе, предложил позвать товарищей своих, потому что в одиночку ему не управиться, поломка-де слишком значительна. Товарищи могли появиться только вечером, и он поклялся на дурном немецком языке, что артель не уйдет из цирка, не завершив дела, даже если придется трудиться до рассвета.

– Их нам тут только недоставало… – проворчал я.

Не скажу, что я слишком избалован, но сидеть меж плохо оструганных столбов скорчась и ловить руками занозы – занятие неприятнейшее.

Гаврюша согласился.

– Но коли они придут ближе к ночи – стало быть, сейчас этот детинушка уберется, – сказал он. – И мы вылезем в ложу. Тут и ваша трость пригодится.

Так и получилось.

Цирковой парусиновый купол был так устроен, что через несколько высоких и узких окон на манеж проникало достаточно света. Мы уселись на полу у самого барьера, который был чуть более аршина в высоту, и прекрасно видели все, что делалось в манеже. А делалось там много любопытного.

Козлы, необходимые канатному плясуну, убрали. Сам он еще продолжал что-то объяснять толстячку, размахивая руками. Тот кивал – похоже, дело у них шло на лад.

Посередине манежа стоял толстый столб, наподобие мачты, который был необходим куполу. Служители вынесли другой, в сажень, очень тяжелый, стоящий на крестовине, и установили его на расстоянии двух аршин от главного столба. Затем привели белую лошадь, поставили меж двух столбов, привязали и стали школить, касаясь ее ног хлыстами. От лошади требовалась пляска на месте.