Опасные гастроли

Я на цыпочках подбежала – это были четыре шага, я навсегда их запомнила. «Тихо, тихо, – говорила я себе, – это не он, не он, вот сейчас надо убедиться, что не он…» Я сделала четвертый шаг – и сомнений уже не стало: на полу лежал Лучиано Гверра, а из его груди, там, где должно быть сердце, торчала черная рукоятка ножа.

Я не помню, как оказалась перед ним на коленях…

Первой неподвижной картиной, навеки врезавшейся мне в память, было это распростертое тело, второй же – лицо, которое я не разглядела. Наверно, когда на человека нападает из зарослей тигр, несчастный видит тоже только горящие глаза и разинутую пасть.

Но кричал не он, кричал кто-то другой, не этот, этот лишь глядел на меня из мрака так, словно готовился ударить другим ножом.

– Сюда, сюда! – звал звонкий мужской голос. – Лучиано убили! Сюда все!

– Лучиано! – откликнулись ему другие голоса. – Где Лучиано? Что с Лучиано?!

Это имя звенело в моей бедной голове. Страшный человек все глядел на меня – и я поняла, что сейчас стану следующей жертвой.

Я вскочила и понеслась прочь. Он – за мной следом.

Он гнался молча, он догонял, а я проскочила мимо двери, ведущей в прихожую, и неслась по дуге, не понимая, где скрыться.

По всему цирку вдруг пролетел крик:

– Спасите, горим!

Я споткнулась и упала. Смерть казалась неминуемой – не от ножа, так в огне. Я зажмурилась, железные руки схватили меня. Тут прямо у меня над ухом закричал мужчина, а меня потащили по полу, я за что-то зацепилась ногой, забилась среди каких-то палок, словно угодив в клетку.

И вдруг я услышала русскую речь!

– Ну, ваша милость, крепко вы его благословили!

– Ключицу ему сломал наверняка. Надо отсюда выбираться, Гаврюша. Слышал – цирк загорелся.

– Подождем малость. Первым делом кинутся лошадей выводить. А пока все будут на конюшне толочься, мы через двери уйдем.

– И то верно. Эй, сударыня, – это относилось ко мне. – Фрейлен! Очнитесь! Гаврюша, утешь ее как-нибудь по-немецки, я не умею…

– Не надо, – сказала я. – Не трогайте меня… оставьте…

И разрыдалась самым нелепым образом.

Никогда я так не плакала. Я словно прощалась с жизнью, жизнью куда более отрадной, чем моя; словно расставалась с солнечным светом, чтобы ждать смерти в черном подземелье, в безнадежном одиночестве. Я захлебывалась рыданиями и не могла остановиться.

Эти двое, что затащили меня в темное помещение, меж тем тихонько переговаривались.

– Ну, Гаврюша, из огня да в полымя, – сказал тот, что постарше. – Что делать будем?

– А я почем знаю? Вашей милости угодно было девку сюда взять… вы уж и утешайте!

– Да какой из меня утешитель, в мои-то годы!

Я их слышала и хотела возразить, что более в них не нуждаюсь, что сейчас уйду, и они меня никогда больше не увидят. Но слезы текли и текли, как будто я вознамерилась истратить десятилетний их запас. Было безмерно жаль себя за то, что я осталась жить на белом свете…

– Сударыня, подымайтесь, – сказал старший из мужчин. – Надобно выбираться отсюда.

– Нет, – ответила я. – Нет…

– Хотите сгореть вместе с цирком?

– Гаврюша, как быть?

– Дедушка мой покойный знал одно средство, – отвечал Гаврюша. – Зовется оно хорошая оплеуха. И Яков Агафонович бы это средство одобрил.

– Да ну тебя! Сроду ни одну женщину не ударил и не собираюсь.

– Ну так оставьте ее здесь, а сами пойдем. Надоест ей выть – вылезет, никуда не денется.

– Но у нее тут враг, который ее караулит.

– А вам надо племянника выручать. При пожаре всегда суматоха, тут-то мы его и сграбастаем.

– Точно… Да ведь и даму бросать нельзя.

– Да какая она дама! Приличные дамы сейчас дома спят. А если ночью по цирку шастает – так не хочу рот поганить дурным словом…

– Оставьте меня, – пробормотала я, – ступайте…

Мне было все равно – пожар ли, потоп ли. Если бы можно было допустить, что душа смертна, я сказала бы так: мне казалось, что душа моя умерла, оставив тело маяться на грешной земле в беспросветном мраке. Отчего со мной стряслась такая беда – я не понимала, я ведь никому не сделала ничего плохого, так за что же Господь наказывает меня?

(Прошло немало времени, прежде чем я осознала – ведь той ночью я оплакивала отнюдь не покойного юношу, погибшего в расцвете сил, как полагалось бы; я оплакивала себя и какие-то смутные мысли о будущем, в которых сама себе боялась признаться; но это понимание пришло не скоро…)

– Ну, раз вам так уж непременно хочется ее отсюда вывести, я выведу, – сказал сердитый мужчина и основательно тряхнул меня да плечо.

Я сидела на полу, прислоняясь к столбу, и голова моя, мотнувшись, пребольно ударилась о какую-то доску.

– Оставьте меня! – воскликнула я почти разборчиво. – Не прикасайтесь ко мне!

– Так я ж говорю, Гаврюша, это не девка! – даже с некоторой радостью сказал тот, что постарше. – Сударыня, поднимайтесь осторожненько…

– Девка, только высокого полета, – так определил меня тот, что помоложе. – Ну, хочешь ты или не хочешь, а мы тебя отсюда вытащим. В тычки гнать будем, поняла? Мы, Алексей Дмитриевич, на этих нимф и амазонок в порту нагляделись, Рига без них не живет. Да вы и сами, чай, в двенадцатом году их повидали.