Опасный возраст

Мне, естественно, было далеко до пунктуальной свекрови, но я старалась. А поскольку бухгалтерскую отчетность я генетически унаследовала – и отец, и тетя Ядя были профессиональными финансистами, – мои записи в достаточной мере отражали истинное положение вещей, и из них совершенно отчетливо явствовало, что до конца месяца мне никогда не удавалось дотянуть. Например, седьмого апреля 1955 года я записала: «Куда-то запропастилось множество денег. Совсем потеряла голову». В мае удалось дотянуть зарплату аж до четырнадцатого, выходит, ее хватило на целых две недели! В октябре – опять отчаянная запись: «Куда-то подевались сорок злотых и шестьдесят грошей, не помню, на что пошли».

Очень интересно читать эти свои старые записи. Вот с волнением прочла, что в сентябре я заработала больше мужа. Муж внес в семейный бюджет тысячу триста злотых, а я тысячу триста пятьдесят. В следующем же месяце мужу удалось заработать больше, тысячу пятьсот восемьдесят злотых, я же удовольствовалась голой зарплатой, никаких дополнительных приработков. А вот на что шли деньги: плата за квартиру, стирка, проезд на городском транспорте. И питание, разумеется. Питались без особых деликатесов: молоко, сахар, мука, масло, смалец, хлеб, чай. Иногда мясо и колбасы. Ни гроша на спиртное. Ага, вот сосиски, яйца, укропчик.

Помню, ехала я раз на трамвае и раздумывала над тем, что купить – свинину или говядину? Тогда мясо еще можно было купить свободно. Или лучше вообще фарш?

Ехала я по своей обычной трассе – из Охоты в центр – и так задумалась над обеденным меню, что и не заметила, как мы попали в обычную пробку. Трамвай стоит, я бессмысленно пялюсь в окно, и тут вдруг сидящий напротив меня молодой и интересный мужчина наклоняется ко мне и нежно спрашивает:

– Откуда столько грусти в этих красивых глазках?

Красивые глазки в сочетании с говядиной и фаршем так меня оглушили, что я выскочила из трамвая, давясь от смеха, и дальше пошла пешком. Оказалось, мы стоим на Маршалковской, надо же, и не заметила, как доехала!

* * *

Закончился мой декретный отпуск, и я вышла на работу. Как раз в то время все проектные бюро перешли на новый идиотский график работы, согласно которому рабочий день начинался в шесть часов утра. Не знаю уж, кому именно пришла в голову эта великолепная идея. Наверняка автором нового графика был или человек ненормальный, или один из тех, кто все сорок лет Народной Польши последовательно и целенаправленно старался скомпрометировать власть. Подчиняясь трудовой дисциплине, люди на работу являлись вовремя, но работать в столь несуразное время не могли и, пристроив голову на чертежной доске, отсыпали недосланные часы. Я была на грани нового нервного расстройства на почве недосыпания, ибо уже с пяти вечера начинала мечтать о том, что-бы завалиться и успеть выспаться до пяти утра. Пришлось перейти на полставки, иначе бы спятила.

Из Энергопроекта меня в конце концов вышвырнули. Вернее, посоветовали уволиться по собственному желанию. Думаю, инициатором моего увольнения был руководитель нашей мастерской. Молодой интересный блондин, он мне очень нравился, у меня уже тогда наметилась к блондинам явная слабость, хотя супружеская неверность исключалась, как и в случае со Збышеком Пухальским. Обнаглев от собственного целомудрия, я бесцеремонно заявляла ему в присутствии других сотрудников, что не могу воспринимать его как начальство, ибо слишком он мне нравится как мужчина. Руководитель жутко краснел и сбегал из нашей комнаты, так и не нагрузив меня очередным заданием, но, как видно, не мог больше такое терпеть.

Думаю, не один он был рад моему уходу из Энергопроекта. Послушание и мягкость характера никогда не входили в число моих добродетелей, а на работе мне многое не нравилось, о чем я прямо и нелицеприятно заявляла. На первом месте у нас стояла технология, потом шли конструкторы, потом многое другое, и лишь в самом хвосте плелись архитекторы. Считалось, что с этими вольными художниками не стоит считаться, им лишь бы сделать покрасивее, ха-ха-ха! А кому она нужна, эта красота? Было бы прочно и солидно – и ладно.

* * *

Неожиданно мужу на работе дали квартиру. Он по-прежнему работал на Польском радио, и один из сотрудников освобождал служебную квартиру. На нее, разумеется, были претенденты. За одного стоял горой председатель жилищной комиссии, за другого – партсекретарь. Ни одному из них не удалось отстоять своей кандидатуры, вот они, чтобы сделать друг другу назло, решили присудить ее третьему лицу, и этим третьим случайно оказался мой муж.

Мы с ним пошли полюбоваться на квартиру, и она оказалась настолько загаженной и сплошь покрытой клопами (эти милые создания не помещались в укромных местах и средь бела дня ползали по стенам), что волосы поднимались дыбом. Клопы настолько сбили меня с панталыку, что я лишилась речи. Муж обратил внимание на плюсы: квартира была намного больше нашей прежней, хотя столь же неудачной формы, опять длинные прямоугольники, а кухню загромождала огромная печь, топящаяся углем.