Опечатки

Я печатал вслепую с тринадцати лет, но у меня перестало получаться. Я сменил очки. Я купил клавиатуру получше – неплохая идея, учитывая количество кофе и волос из бороды, застрявших в старой. Но потом я прекратил обманывать себя и пошел к врачу. Она с извиняющимся видом протянула стандартный тест на болезнь Альцгеймера, включающий в себя невозможно сложные вопросы вроде «Какой сегодня день недели», а потом отправила на какое-то сканирование. Результат? У меня не было болезни Альцгеймера. Всё объяснялось обычным износом мозга из-за времени, который «случается со всеми». Старость, короче говоря. Я подумал, что мне еще никогда не было пятидесяти девяти лет. Выходит, здесь так.

Так что я, успокоенный, вернулся к своим делам. Поехал в автограф-тур по России, потом по США, где меня пригласили на завтрак в Белый дом (там была куча народу, не то чтобы я передавал мистеру Бушу хлопья или что-то такое), потом поехал в такой же тур в Италию, где жена нашего посла очень вежливо заметила, что я неправильно застегнул рубашку. Ну, пришлось очень рано встать, чтобы успеть на самолет, и я одевался в темноте, так что мы немного посмеялись, потом пообедали, и я надеюсь, что все, кроме меня, забыли об этом случае.

Вернувшись домой, я стал делать столько ошибок при печати, что проще оказалось диктовать тексты помощнику. Я снова пошел к врачу, и она отправила меня в больницу Адденбрука в Кембридж. Я никогда раньше не обсуждал с ней это, но удача или провидение привели меня к доктору Питеру Нестору, одному из немногих специалистов в нашей стране – или во всем мире, – способных распознать заднюю кортикальную атрофию, редкий вариант болезни. Когда он сообщил мне, что я болен нераспространенным вариантом болезни Альцгеймера, мне на мгновение показалось, что он пылает алым огнем. Мы немного поговорили, и поскольку больница уже закрывалась, я поехал домой, пройдя мимо другого врача, закреплявшего подтяжки на штанах – в конце концов, дело было в Кембридже. Я был в таком настроении, что этот врач тоже пылал алым огнем. Весь мир изменился.

В чем-то мне повезло. ЗКА отличается от «классической» болезни Альцгеймера. Люди, которые страдают ею, не любят, когда их имена связывают с этой болезнью, хотя сама патология и финал ничем не отличаются друг от друга. Разница в процессе. ЗКА проявляется в проблемах со зрением и сложностях в решении топологических задач, вроде застегивания рубашки. Я как будто приобрел противоположность суперсилы. Иногда я просто не вижу что-то. Глаза мои видят чашку, но мозг отказывает передавать мне ее изображение. Очень по-дзенски. Во-первых, чашки нет. Во-вторых, поскольку я знаю, что она есть, она появится, когда я снова на нее посмотрю. Я придумал ряд обходных путей, чтобы справляться с такими ситуациями. Люди с ЗКА живут в мире обходных путей. Вращающаяся стеклянная дверь – потенциальное Ватерлоо, но я и для нее разработал обходной путь. Короче говоря, если вы не знаете, что со мной что-то не так, вы этого и не узнаете. Люди, проговорившие со мной около получаса, спрашивают, уверен ли я в своем диагнозе. Да, уверен. Но хитрость и всякие уловки мне помогают. И еще деньги. Первый черновик этой речи я надиктовал, используя устройство TalkingPoint. Оно несовершенно, но результат вышел значительно лучше всего, что я могу напечатать. Мне кажется, что меня постоянно преследует какой-то невидимый идиот, который всё переставляет, крадет разные мелочи, прячет вещи, которые я положил на видное место, а иногда заставляет меня орать от злости. Болезнь развивается медленно, но развивается. Представьте, что вы попали в очень сильно замедленную автокатастрофу. Кажется, что ничего не происходит. Так, время от времени какой-то стук, хруст, пара вылетевших винтов и полеты вокруг приборной панели – если мы вдруг на «Аполлоне-13». Но радио играет, обогреватель включен и вообще всё не так плохо, если не считать твердой уверенности, что рано или поздно вы врежетесь головой в ветровое стекло.

Когда я вернулся из Кембриджа, то прежде всего позвонил своему врачу. Мне хотелось знать, что будет дальше. Скоро стало ясно, что если мы что-то не предпримем, дальше не будет ничего. В округе не было ни одного специалиста, готового принять пациента с ранней формой ЗКА, и, следовательно, никого, кто мог бы на законных основаниях выписать мне рецепт на единственное паллиативное средство на рынке. Узнав это, я разозлился. Этот гнев никуда не делся, но я научился его обуздывать – из практических соображений. Мне стало одиноко. Больной раком, узнавший о своем диагнозе, по крайней мере знает, что его ждет в будущем. Я не собираюсь обесценивать ужас этой болезни, но есть специалисты, процедуры, исследования. Скорее всего, вам будут сочувствовать. Скорее всего, вы сможете надеяться.