Оператор моего настроения

Сбрасываю звонок и сползаю по стене на пол, задыхаясь от рвущихся из горла всхлипов. Они кромсают мое сердце и душу, рвут их на клочки, прорываясь сквозь прижатые ладони. Больно… Почему так безумно больно?

13

Клей

В голове гудит, словно в нее со всей дури прилетело кувалдой, а короткие гудки продолжают бить по мозгам, превращая их остатки в кашу.

— Еля! Еля, нет! — я ору в телефон, судорожно давлю на ее имя в списке вызовов и с психу отправляю мобильный в стену, вспомнив про блокировку. — Блядь!

Он врезается в нее, с хрустом разлетаясь на запчасти, только перед глазами все плотнее клубится пелена, за которой ни черта не видно. Одни расплывающиеся контуры, в миг потерявшие четкость и цвет, а я шарахаюсь среди них загнанным зверем, не знающим что делать, но чувствуя, что если ничего не сделаю, то случится непоправимая жопа. На ощупь нахожу штаны с толстовкой, в коридоре сворачиваю вешалку, срывая с нее плащ и одновременно с этим натягивая кроссовки. Пальцы не могут завязать шнурки — запихиваю их внутрь, — и лечу вниз к машине. Матерюсь в голос на решивший именно сейчас повыебываться стартер. Двигатель не схватывает ни после удара по рулю, ни после угроз продать. Не схватывает, когда я ору на весь двор, что сожгу завод, производящий этот кусок говна, и только на еле слышное и обречённое "пожалуйста" кашляет выхлопом и все же заводится, норовя заглохнуть на любую попытку тронуться на холодную. Скрипя зубами жду пока стрелка температуры отлипнет и изматывающе медленно поползет вверх, а потом срываю машину в сторону Можайки. Два светофора тупо на красный, один по встречке, огибая медленно ползущую "Газель" с полуразложившейся некрухой непонятного происхождения на лямке. Я несусь по городу к той, кто меня ждёт. А она ждёт, она не хочет замуж, она плакала, произнося: "Прощай". "Патриот" пробивает слежавшуюся корку и таранит бампером сугроб, колесами пропахивает снег на газоне — объезжать его слишком долго, ждать лифт слишком долго, дверь открывается слишком долго…

— Еля! — я врываюсь в темноту коридора и едва не теряю сознание от мощного удара в челюсть.

Перед глазами темнеет и плывет разноцветным калейдоскопом, только привкус металла во рту щелкает по нервам раскаленной плетью и рывком возвращает меня обратно. Рыча обезумевшим зверем и игнорируя новые удары, бросаюсь вперёд, бью сам, сатанея от того, что кулаки все же находят цель и попадают по ней чаще.

— Убью, сука! Это моя Еля! Моя!

Я не чувствую боли, не чувствую страха, но испуганный вскрик из глубины квартиры, как разряд тока. Он парализует, заставляет опустить руки и сжатые кулаки.

— Максим!

— Еля!

Имя едва срывается с моих губ, и, словно в наказание за то, что просто посмел его произнести, голова взрывается, унося меня в гудящую темноту.

— Глупый мальчишка… Какой же ты глупый мальчишка…

Голос. Самый лучший голос во всей вселенной. Он звучит все громче, набирает силу и пробивается через звон и гудение, от которых нигде не спрятаться. Я чувствую как дрожат ее пальцы, чувствую обжигающие слезы, падающие мне на лицо и разбитые губы, чувствую каждое ее прикосновение, и плыву к ним, но меня утягивает на дно после любой попытки пошевелиться или хотя бы что-то сказать.

— Ш-ш-ш… Безголовый…

— Еля…

— Молчи, глупый.

— Еля… Я тебя не отдам… никому… не плачь, Еля…

Только она плачет сильнее, дует, когда я морщусь на щиплющее прикосновение чего-то обжигающе-холодного, и все повторяет свое баюкающее:

— Ш-ш-ш… Потерпи немного… ш-ш-ш…

— Еля, не надо… Не соглашайся, Еля… пожалуйста…

— Поспи.

— Нет.

Голову туманит, я цепляюсь за ускользающие проблески сознания, пытаюсь выплыть, но гудение все же утягивает меня в свои глубины, глушит, застилает собой все звуки.

Щелк. Все тело — сгусток ноющей боли, а в голове его эпицентр. Она трещит и раскалывается, пока я поворачиваю ее, чтобы узнать, что так приятно щекочет мне шею. Еля. Губы касаются ее волос. Щелк.

Новая секунда реальности, за которую успеваю нащупать ее ладонь, лежащую у меня на груди. Щелк.

В ноздри пробирается аромат кофе. Такой манящий и безумно будоражащий, что я кое-как разлепляю глаза и умудряюсь подняться, балансируя на тонкой грани между этим запахом и новым полетом в бессознанку. Ели нет в комнате, она там, на кухне, где варится кофе. Делаю шаг, второй, качаясь из стороны в сторону и опираясь ладонями о стену. Голову ведёт и кружит, но я упорно переставляю ноги, продвигаясь в сторону кухни со скоростью амёбы. Да я и сам сейчас амеба.

— Ты куда встал!? Быстро пошли в постель!

Морщусь от слишком громкого голоса и того, что через мгновение снова оказываюсь в кровати.

— Еля…

— Лежи. Попробуешь ещё раз встать, оторву ноги!

— На руках доползу. К тебе доползу.

— Глупый мальчишка. И что с тобой таким делать? Хочешь пить?

— Очень.

— Лежи, сейчас принесу.

Делаю два глотка и мычу — к горлу подступает тошнотворный комок и застывает где-то на полпути. Еля убирает стакан, подбивает подушки, а я улыбаюсь ее угрозам поотрывать мне конечности. Щелк.