Операция «Дуб». Звездный час Отто Скорцени

Несмотря на размеры, отель был не слишком примечателен, но Муссолини он показался особенным. «Это высочайшая тюрьма в мире», – сказал он одному из своих охранников, возможно, не без гордости. Высочайшая или нет, дуче точно был ее единственным заключенным. Всех гостей эвакуировали, пока он находился в «Вилетте». Теперь единственными обитателями «Кампо Императоре» оставались Муссолини и около двухсот полицейских и карабинеров, а также персонал гостиницы.

Для дуче, проживавшего в комфортабельных апартаментах второго этажа (номер 201), последующие дни стали днями вынужденного безделья. Он проводил время, слушая радио – одна из его новых привилегий – и играя в карты, например, в скопоне со своими тюремщиками, Гуэли и Файолой. Ему также позволили совершать прогулки вблизи отеля. Иногда он замечал пастуха, пасшего стадо на одном из соседних плато. «Время от времени верхом на лошади появлялись владельцы стада, и их силуэты четко выделялись на фоне неба. Они чем-то были похожи на героев иной эпохи, – писал он, – после чего скрывались за горным хребтом».

В целом Муссолини почти не жаловался на жизнь в Гран-Сассо, где ему предоставлялись наилучшие бытовые условия и большая свобода. В конце концов, отель «Кампо Императоре», несомненно, являл собой разительный контраст с сомнительным убранством в Доме Раса Иммиру на острове Понца.

Но одновременно диктатор не мог не задаваться вопросом, а не содержат ли его здесь как потенциального смертника. В этом дурном предчувствии была доля истины: Бадольо отдал приказание о том, что немцы «не должны взять его живым».

А Гитлер, разумеется, именно так и намеревался поступить. В конце августа он в эмоциональной манере ясно дал это понять Эдде Чиано, недавно прибывшей в Германию для промежуточной остановки на неопределенный срок. Эдду и ее мужа, Галеаццо Чиано, заманили в ловушку Гитлера – или, как она заявляла позже, – соблазнили обещаниями фальшивых паспортов, готовым к взлету самолетом и другими благами, особо привлекавшими супругов в их поспешном бегстве. (Разумеется, немцы ничего не имели против Эдды. Гитлер и его клика ненавидели лишь ее мужа Галеаццо.) В любом случае, когда 31 августа Эдда неожиданно появилась в «Волчьем логове», одного вида любимой дочери Муссолини оказалось достаточно, чтобы на глаза Гитлера навернулись слезы.

«Не бойся, – сказал ей расчувствовавшийся Гитлер, когда она узнала об отце. – Он будет освобожден. Нам пока неизвестно, где его держат в заключении, но мы очень скоро это узнаем. И тогда, я тебе обещаю, я сделаю все, что в моих силах, чтобы его освободить. Можешь быть уверена, я доставлю его тебе в целости и сохранности».

Заговорщики оказались правы в одном: немцы не имели представления о том, где в тот момент находился Муссолини. Гитлер, возможно, не знал, что недавний провал на острове Маддалена в конце августа привел к нервотрепке во Фраскатти, где начали обостряться до предела принципиальные разногласия между Скорцени и десантниками генерала Штудента.

«В рядах генерала Штудента был непорядок, – жаловался позднее Скорцени, подразумевая то, что воспринималось им как явный недостаток энтузиазма в отношении операции «Дуб». – Мы с Радлем были удивлены, поняв, что даже в Генеральном штабе элитного рода войск полно пораженцев. Сразу по прибытии во Фраскатти один майор насмешливо поинтересовался, известно ли нам, что война проиграна. А после фиаско на Маддалене мы все чаще замечали нежелание нам по-настоящему помогать. Казалось, все вокруг считали нас сумасшедшими, одержимыми бредовой идеей». Скорцени и его заместитель Радль, фанатичные эсэсовцы, нимало не сочувствовали тому, что воспринималось ими как неверие библейского Фомы в рядах измученного войной рядового и унтер-офицерского состава ветеранов люфтваффе.

Скорцени немедля донес свою озабоченность до Штудента, попытавшегося уладить ситуацию дипломатическим путем.

«Люди, о которых вы говорите, – сказал он Скорцени, – и которых я знаю лучше вас, высаживались в Нарвике, в Эбен-Эмаэле, в Роттердаме и на Крите. Я уверен, что они будут и далее честно исполнять свой долг».

В какой-то момент Радль, который, по воспоминаниям Скорцени, «был не из тех, кто отступает», произнес:

«Позвольте мне заметить, господин генерал, что офицер не станет отдавать все силы на войне, которую заранее считает проигранной. Такие настроения мы никогда не понимали и не поймем».

По крайней мере пример двух фанатичных эсэсовцев показывает, почему Гитлер так сильно верил в исключительную преданность легионов Гиммлера.

* * *

Подобные конфликты, вероятно, напоминали Штуденту, что летом 1943 года он – в результате тесного сотрудничества с СС – вступил в странное новое царство. Вместо сражений с противником на линии фронта или в тылу Штуденту пришлось привыкать к заданиям по спасению свергнутого диктатора и, возможно, похищению правительства ненадежного сателлита. Подобные задачи – причудливый изгиб в долгой карьере закаленного в боях сорокатрехлетнего офицера люфтваффе.