Операция «Канкан»

— Скажите, а зачем вы оставили портрет Мосцицкого?

— Заметно, да? Он изумительно показывает, насколько здешние мухи понятливее польского населения. Ни одна не осмелилась сесть на портрет фюрера, а на тот — взгляните сами.

Когда мы выходим из тюрьмы, Хуммитцш, не сдержав в себе настоящего ученого, коему истина важнее, чем политическая ориентация, роняет:

— Польский пан писан органическими красками, а портрет фюрера типографский. Органика больше мух привлекает.

— Согласен. Доктор, будем отмечать в рапорте о неснятом портрете?

Хуммитцш хмыкает. Надо же, он не заразился обычной для Главного управления имперской безопасности привычкой стучать и интриговать.

— Он не со зла. Такой вот казарменный юмор. В общем, посмотрим на качество… материала.

По неуверенности в последней фразе я вдруг открываю в эсэсовском библиотекаре новую черту. Оказывается, ему просто снимать сливки с рассуждений о превосходстве арийской расы, но как только он сам втянут в уничтожение расово неполноценных, чувствует себя не в своей тарелке. Не сложно сочинять о массовом душегубстве ради высоких целей, а каково стать к пулемету? Я уж молчу про другой вариант — лично занять место среди живых мишеней.

Мы единогласно решаем не возвращаться в Быдгощ, что теперь именуется на немецкий лад — Бромберг. Ждем великодушного подарка из айнзацкоманды. Удостоверения СД помогают найти место в гостинице, крохотный номер на двоих, освобожденный парой танковых офицеров под очень нелестное бурчание в наш адрес. Но и очень тихое. Моей власти достаточно, чтоб взять обоих под арест. По крайней мере — формально достаточно.

Вечереет. Я смотрю на напарника и гадаю. Доктору Хуммитцшу пристало коротать время за чтением умных книг. Гауптштурмфюреру СС Хуммитцшу полагается надраться, коль нет более подходящего развлечения. Что выберет? Коллега совмещает обе ипостаси: скрючившись на койке, потягивает коньяк из фляги и одновременно листает нечто философски заумное. Спиртного ему отлил наш жизнерадостный оберштурмбаннфюрер из айнзацкоманды. Под бульканье душистой жидкости Мейзингер бросил совершенно крамольную фразу: «Пользуйтесь моментом, камрады. В Рейхе подобного коньяка не найти». Сравнивать заграничные прелести с германским тотальным дефицитом категорически запрещено!

Ну, а я не могу найти себе места. Вроде свободен от иллюзии, что СД сеет разумное, доброе, вечное. Да и айнзацкоманды, опробованные в Австрии и Чехии, созданы отнюдь не для гуманитарных целей. Но, по-моему, ведомство Гейдриха решило прыгнуть выше головы. Треп о превосходстве арийской расы, результативный с точки зрения внутренней пропаганды, вдруг превращается в руководство к действию за пределами страны. Я — свидетель этого действия? Нет, давно уже соучастник.

Перемерив шагами пенал, по недоразумению именуемый гостиничным номером, хватаю фуражку и выскакиваю в коридор. В спину летит материнская забота коллеги:

— Осторожнее, Вольдемар. В городе неспокойно.

Ах, мы еще не всех поляков с евреями удавили? Какое упущение!

В принципе, он прав. К вечеру, когда с сумерками на Варшаву опускается комендантский час, держусь поблизости от патруля, хоть мне не по нутру его сопровождение с обычными грубыми шутками солдатни и выматывающими звуками губной гармошки. Ее обладатель, пучеглазый пехотный ефрейтор, знает единственный мотив. И тот — фальшиво.

В центре города не видно следов штурма, от снарядов и бомб досталось лишь окраинам. Магазины стоят запертые, частично — разграбленные. Длинные колонны пехоты бредут на ночь глядя. По параллельным улицам тянутся вереницы конных повозок, а мостовые украшены следами лошадиного присутствия, так что приходится смотреть под ноги. Совсем мало машин немецких и вообще не видно польских.

— Герр офицер!

Женская мольба перебивается окриком: «Стой, назад!» Двое из патруля сдерживают даму лет сорока пяти, рвущуюся ко мне. Обычно у этой категории не пользуюсь спросом, что ей нужно?

Увы, мои мужские стати не причем. Женщина косит глазами на эмблему СД.

— Герр офицер! Помогите, мне не к кому идти. Моего Курта забрали жандармы!

Довольно чистый немецкий, с легким польским акцентом.

— Ваш Курт — еврей? Может — наполовину? Или коммунист?

— Нет! Конечно же — нет! Ни капли крови. Жидов и большевиков ненавидит.

— В чем дело?

— Герр офицер! — дама вырывается из солдатских рук. Патрульные чуть ослабили пыл, коль чин из СС соизволил заговорить с нарушительницей комендантского часа. — Взгляните! Совсем молодой юноша, в чем он может быть замешан?

Воистину, «юноша бледный со взором горячим», точно как у Брюсова. Парень стреляет глазами с фотографической карточки, которую его мама сует мне под нос. Очень миленький, нежный.

— Немецкая армия пришла освобождать, а не угнетать народ. Ваш сын наверняка чем-то провинился.

— Поверьте, ничем! Он просто поэт. Любит лирику, природу, свободу… Помогите, герр офицер! Мне сказали — ему грозит концлагерь.

А, поэт. И наши бдительные цензоры усмотрели опасное вольнодумство в детских стихах о свободе.

Решительно отодвигаю женскую руку с фотографией.