Операция «Перфект»

– Это ясень. Видишь, какая у него серебристая кора? А шишечки черные. Ясень всегда можно отличить от других деревьев – у него концы молодых побегов только вверх смотрят. Иногда старые шишки в таком количестве свисают с веток, что становятся похожи на бусы. – Джим наклоняет ветку и показывает Айлин молодые побеги и старые почерневшие шишечки. Сейчас он почти совсем не заикается.

Когда он смотрит на Айлин, ее улыбка сразу становится шире, но на щеках над приподнятыми в улыбке уголками рта расплываются два красных нервных пятна, ярких, как сок клубники. Она радостно смеется, словно Джим только что вручил ей подарок, и говорит:

– Представляешь, я ведь совсем ничего о деревьях не знала! – Она смущенно умолкает и лишь иногда украдкой посматривает на Джима, и ее нервный румянец разгорается все ярче. Лишь когда они снова возвращаются к машине и усаживаются, Айлин говорит: – Слушай, Джим, ведь ты же в полном порядке! Зачем же тебя так долго в «Бесли Хилл» держали?

И тут Джима начинает бить такая дрожь, что он бы, наверное, упал, если б не сидел. Это тот самый вопрос, ответ на который он и сам больше всего хотел бы получить. И в этом ответе было бы заключено все, что Айлин нужно знать о нем. Он видит себя совсем молодым, в гневе выкрикивающим что-то констеблю и в бессильном бешенстве лупящим кулаком по стене. А потом видит себя не в своей одежде, а в чем-то с чужого плеча. И окно, забранное решеткой. А за окном – пустошь. И над пустошью – небо…

– Я совершил ошибку, – говорит он.

– Мы все совершаем ошибки.

Но Джим уверенно продолжает:

– Нас было двое. Много лет назад. Мы всегда были вместе – я и мой друг. Но потом что-то случилось. Что-то ужасное. По моей вине. Да, все это случилось по моей вине… – продолжать он не в силах.

Когда Айлин понимает, что это, видимо, все, что больше Джим ничего сказать не сможет, она обхватывает себя руками, протяжно вздыхает и говорит сочувственно:

– Мне очень жаль, что у тебя с другом так вышло. Ты теперь-то с ним видишься?

– Нет.

– А в «Бесли Хилл» он тебя навещал?

– Нет.

Как трудно говорить об этом! Как трудно выковыривать из души эти кусочки правды! И Джим вынужден умолкнуть, поскольку больше не понимает даже, где небо, а где земля. Он помнит, как страстно мечтал получить хоть одно письмецо, как он ждал и надеялся, что ему напишут хоть одно письмо. Иногда обитатели «Бесли Хилл» получали на Рождество поздравительные открытки, а кое-кого и с днем рождения поздравляли. Но Джим никогда ничего не получал. Айлин замечает, как он помрачнел, и ласково касается его рукава. Она смеется – это смех душевный, нежный, ласковый, она словно хочет сказать ему: присоединяйся, не все в жизни так плохо!

– Не расстраивайся, – говорит она. – Смотри на вещи проще. Если ты будешь так расстраиваться, снова в больницу попадешь. И снова я буду в этом виновата.

Но ее увещевания бесполезны. Перед глазами у Джима все плывет. Он даже толком не понимает, о чем в данную минуту думает – то ли о том, что ему сказала Айлин, то ли о «Бесли Хилл», то ли о каком-то далеком прошлом. И он говорит ей:

– Это был просто несчастный случай. И я тебя прощаю. Мы должны прощать друг друга.

Во всяком случае, он хочет это сказать, но слова словно прилипают к нёбу и к языку, а наружу вырываются лишь отдельные звуки, не способные подняться до высот настоящей, разумной речи.

– О’кей, Джим. Все нормально, дорогой. Давай-ка я отвезу тебя обратно.

Он надеется, что она его поняла, и в душе молит об этом Бога.

Глава 11

Электрический орган для Беверли

– Ситуация мне ясна, Байрон, но поддаваться панике не следует. Мы с тобой должны мыслить логически, – слегка задыхаясь, говорил ему Джеймс по телефону. Он перезвонил сразу, как только прочел посланное Байроном письмо. – Надо как можно быстрее составить список фактов и выработать план действий.

Перечислить факты было, собственно, достаточно просто. Вот уже пять дней Джини не может ходить – с тех пор, как они ездили на побережье, празднуя день рождения Люси. По словам Беверли, девочка даже ступить на эту ногу не может. Сперва Уолт пытался подбодрить ее сладостями, а сама Беверли только плакала. Затем они отвезли ее в больницу. Уолт умолял врачей помочь. Беверли кричала на нерадивых сестер. Только это ничего не изменило. Никаких видимых признаков какой-либо травмы не было, однако ребенок, похоже, стал хромым. Когда Джини все же пыталась встать, она либо просто падала, либо пронзительно кричала от боли. А теперь она и вовсе наотрез отказалась двигаться. Ей наложили жесткую повязку от лодыжки до верхнего бедренного сустава. И Беверли говорила, что в иные дни девочка отказывается даже руки поднять, чтобы самостоятельно поесть.