Операция «Слепой Туман»

Очевидно, Василий понял, что через их с Сергеем несдержанность могут произойти большие неприятности. Не стоит того этот Позников.

— Этот гад, — он еще раз встряхнул свою жертву, — вопил, что надо сдаться американцам и продать им все наши секреты….

— Это он зря! — донеслось со стороны трапа, по которому торопливо спускались лейтенант (кажется, его фамилия Жуков) и майор Новиков.

Через мгновение они стояли рядом с нами. Глянув на Позникова с презрительным интересом и криво усмехнувшись, майор произнес:

— Американцам мы сдаваться не будем, а поскольку у нас сейчас Осадное Положение, то за такие идейки положен трибунал. — Майор посмотрел на двух морпехов. — Парни, возьмите эту слизь и тащите ее на верхнюю палубу. Судить будем судом военного трибунала, тройкой. И вы, товарищи офицеры и инженеры, следуйте за нами. Надо во всем разобраться, так что прошу следовать за нами, будете свидетелями! — он обвел взглядом мою публику — то есть двух растерянных женщин. — Ну что, кто еще желает бежать в Штаты? Могу вам гарантировать, что дальше ада вы не убежите!

Затем он обратился к особисту и старшему РТВшнику:

— Извините, товарищи офицеры — служба.

Желающих спорить с морскими пехотинцами не нашлось, и они быстро вытащили Позникова на палубу, несмотря на то, что под конец он пришел в себя и пытался упираться.

* * *

Тогда же и там же.

Кандидат технических наук Позников Виктор Никонович, 31 год

Хоть я и постарался смириться с тем, что никогда не вернусь в двадцать первый век, мой бедный мозг сопротивлялся до последнего, цепляясь за мечту о благословенном континенте, которая проросла в нем настолько, что вырвать ее оттуда, да еще с корнем, было просто невозможно. И потому мой разум кипел, волновался, готовый вот-вот взорваться, тем самым губя меня навеки. Я с ужасом осознавал, что едва могу контролировать себя. Вероятно, это были последствия пережитого потрясения, которое, несомненно, оказало воздействие на каждого из нас.

И когда Тимохин сообщил, что принято решение вступить в войну, я просто не мог поверить собственным ушам. Война? Какая война? Я на это не подписывался! Какое они имеют право решать за нас? И вообще, как они могут вмешиваться в ход истории? Ведь это — прошлое! Для нас-то в нем уже давно все свершилось, и оттого, что мы вмешаемся, в нашем мире ничего не изменится! Какой во всем этом смысл? Нет, они просто рехнулись. Да-да, они все тут сумасшедшие! Вояки хреновы… Лишь бы повоевать! Недаром говорят, что у военных всего одна извилина в мозгу — и та от фуражки. Обкончались, наверное, от счастья, что представилась возможность применить все эти свои… боеприпасы. Мало им было в нашем мире Сирии и Украины. Проклятые империалисты! За кого воевать-то вздумали? За ублюдка Николашку? За самодержавие? Нет, я этого не перенесу. Уж лучше сдохнуть, чем оставаться в этой ненавистной Рашке, да еще и при царском режиме! Ничего хуже этого произойти со мной не могло. Никогда мой свободный дух не смирится с этим! Да еще и придется поневоле участвовать в боевых действиях?! Я ненавижу войну. Я ненавижу оружие. От вида крови мне становится плохо.

Мой мозг был похож на котел, давление в котором достигло критического уровня. И когда Тимохин в зловещей тишине объявил, что мы идем в Порт-Артур — то есть в самую разверстую пасть свирепых японцев, меня прорвало — моя паника вырвалась наружу, на мою же погибель, но я просто ничего уже не мог с собой поделать. В глазах потемнело, сердце отчаянно колотилось, и выкрикивал все эти слова, даже не задумываясь о последствиях. Мной руководили только страх и отчаяние. К кому я взывал? Кто мог бы отнестись всерьез к моим истерическим выкрикам? Никто. На самом деле это был скорее не призыв к действию, а просто нервный выплеск, спровоцированный последними событиями, которые, несомненно, в той или иной степени оказали влияние на психику каждого. Ведь всерьез полагать, что вот сейчас меня послушают и, благодаря за отличную идею, развернут оглобли в сторону благословенного континента, было бы чистейшей шизофренией. Это уже потом, сидя со связанными руками на верхней палубе, я подумал, что у меня могло бы найтись несколько единомышленников, если бы вместо истерики я действовал осторожно, прощупывая настрой каждого. Но все это опять же мечты… Ведь не дано мне было от природы умение обольщать людей и заражать их своими идеями. Мой вечный удел — быть одиночкой, лузером, ведь даже обстоятельства всегда складываются против меня… Ненавижу! И я обязательно выскажу им все, что о них думаю. Все равно они меня не пощадят — я уже труп, и этого не изменишь.