Опойца и сушь

Южная чаща встретила их той же влажной, удушливой жарой. Словно кто-то развесил белье в растопленной бане. Воздух заползал в глотки приятелей с неохотой, противясь их жадным ртам. Солнце, мелькавшее за ветвями, покоряло зенит. Впрочем, косца и бондаря то и дело охватывал озноб: каждому их шагу вторило омерзительное постукивание.

Голова покойника считала затылком корни.

– Какие планы на конец седмицы? – Лесьяр с раздражением обнаружил, что едва не шептал. Чертов опойца! Неужели он боялся разговаривать при нём? Он откашлялся, возвращая голосу былую уверенность. – Может, как-нибудь горло промочим?

Истимир подсунул пальцы под веревочную петлю. Ощутил, как на плече лопнул волдырь, оставленный озверевшим светилом.

– Не могу, друг мой бочечный. Любомила к какой-то шарлатанке в Новотроицкую тащит. Хочет, чтобы та картишки нам раскинула.

Упоминание жены косца отдалось в груди Лесьяра далеким и неясным стоном. Будто он изо дня в день глядел на чужое пламя. Впрочем, это не мешало ему изредка подсаживаться на огонек.

– А что наперед знать хотите? Удачу? – спросил он, пряча поглубже змею под названием ревность.

– Если бы. – Истимир хмыкнул, и его пробрал мороз по коже, когда мотавшийся позади покойник издал схожий звук. Словно сборщика податей забавляла вся эта ситуация, вся их болтовня. – Любомила на сносях. Хочет знать пороги и стремнины, уготовленные амурчику.

Нежданная новость показалась Лесьяру ржавым мясницким крюком, вошедшим ему под ребра. Он широко раззявил рот и запнулся. Однако с душевной болью внутри зрело и злорадство. Ну а как же? А вдруг он семечко посадил?

– Ты чего? – Истимир смерил приятеля недоверчивым взглядом.

– Ерунда. Притомился малость.

Вскоре и без того густой воздух наполнился торфяными миазмами. В головах приятелей образовалась легкая дымка, показывающая мир будто через бычий пузырь. Здешняя почва чмокнула, и Истимир, зачерпнув влаги обоими лаптями, в который раз позавидовал сапогам Лесьяра.

Впереди разворачивалась Скотова топь.

Она являла себя неторопливо, с туманной загадкой, словно танцовщица, умирающая от яда. Два из шести путников, пересекавших Коростный перекресток, обязательно разбивались или калечились, когда обезумевшие лошади бросались в Южную чащу, волоча за собой телеги и брички. Топь, простиравшаяся на многие маховые сажени, манила животных. Глотала их вместе с хозяевами, чтобы затем поглубже спрятать в своих смердящих карманах.

Изумрудные поля ряски трепали редкие метановые пузыри. Стволы сосен напоминали жертв чудовищных пожаров. Солнце едва пробивалось сквозь миражи испарений.

– Давай-ка сюда нашего господина сборщика податей. – Окончательно взмокший Лесьяр махнул в сторону коряги, торчавшей изо мха в каких-то трех шагах от стоячей воды.

Они подтащили покойника к бережку Скотовой топи. Раздалось утробное мычание, и в сторону отпрыгнула здоровенная жаба. Настоящий бородавчатый монстр. Истимир отмахнулся от нее и скинул веревочную петлю. С сомнением уставился на приятеля, пока тот потчевал себя найденной морошкой.

Вопреки ожиданию, во рту от ягод стало противно и слякотно, и Лесьяр скривился. Всё-таки не стоило брать медовуху в такую жару. Впрочем, его бодрила весть о том, что Любомила беременна. И от кого? А бог его знает. Родит – будет видно. Бондарь скабрезно заулыбался.

– Господи, Богом клянусь: как вернемся, завалюсь спать. – Истимир тяжело плюхнулся задницей в мох. Штаны сразу же ощутимо промокли. Но вставать всё равно не хотелось. – Буду дрыхнуть до самой Пасхи, помяни мое слово.

– Я тоже. – Лесьяр пристроился рядом.

– Только Любомила храпит как про́клятая.

– Вот уж точно! – Лесьяр хохотнул и осекся. С языка сорвалось то, что предназначалось разве что потаенным снам.

Лицо Истимира словно отвердело. Взгляд косца принялся бесцельно шарить по тошнотворному пейзажу топи.

– Что ты сказал?

– Ничего.

– Откуда ты знаешь, как именно Любомила спит? Что ты, твою мать, только что сказал?!

– Господи, случайно вырвалось. – Лесьяр понимал, что тонет, проколовшись на такой малости, и всё равно хватался за соломинки. – Дружище, братец, я ведь просто беседу поддержал, только и всего.

Намечавшуюся ссору разрезало одно-единственное слово, вынудившее приятелей одновременно вздрогнуть.

– Брешет.

Истимир и Лесьяр с испугом вытаращились. Кто-то позади, судя по звукам, устраивался удобнее. Скрипнула коряга. Шаркнула нога. И всё это доносилось оттуда, где лежал их мертвый груз. Безжизненное тело. Дань Скотовой топи в обмен на дождь.

Ледяные когти ужаса прошлись по самообладанию Лесьяра. Он содрогнулся, обнаружив, что его правая рука сама собой сотворяет крестное знамение. Однако жест либо ничего не значил в Скотовой топи, либо попросту не имел никаких чудотворных сил. Копошение продолжилось, и бондарь резким движением обернулся.

К коряге привалился покойник.

Бывший сборщик податей растирал запястья, словно мог чувствовать боль. Сброшенные веревки валялись поблизости. Глаза, припорошенные землей, так и не открылись. Казалось, мертвец ориентировался исключительно на слух.