Опосредованно

Где-то за год до того вечера, когда все разрешилось и Лена собралась ехать в Тагил к институтским подружкам и сюрпризу, тоже, получается, зимой, перед Новым годом, Владимир стал безобидно опрашивать всех в доме, кто что хочет получить под елку, совершенно неважно, кто там чего хотел, потому что сразу после вопроса Лене Владимир, как оказалось, очень неосторожно подался в сторону Ани, а та ответила, что ничего не нужно, все у нее есть, Владимир настаивал, Аня ровным и спокойным голосом отвечала, даже отшучивалась, мол, папа, нарядись Дедом Морозом, было бы классно (Вера ее поддержала). Володя принял предложение, но это был нематериальный подарок, а он хотел подарить что-нибудь интересное, желал хотя бы понять, в каком направлении выбрать что-нибудь такое, что удивило бы дочь. Он пошутил: «Давай привезу тебе цветочек аленькой».

«Это, я так понимаю, – опять же спокойно заявила Аня, – намек на то, что у меня никого нет».

Тогда Владимир издал тот невероятный звук, которого Лена от него не слышала никогда ни за месяцы знакомства, ни за то время, когда они жили вместе, он как бы пустил готовый ответ через голосовые связки, но слов для этого ответа не нашлось, хотя всегда слова находились до этого, так что уже выработался рефлекс соединять вместе юмористический тон и голос, получилось у Владимира такое веселое кряхтение с задавленным удивленным смешком. «Ты понимаешь, – пояснил он потом, – я же как-то привык что-то похожее от тебя слышать, или от Маши, всякие язвительности эти, всегда так, знаешь, подобран, сгруппирован».

«Знаешь, папа, ты прав, – сказала Аня. – Да. Подари мне вибратор, вот что. Раз уж вам не дает покоя, что никого нет, кто потенциально может во мне оказаться. Я его буду в бантики наряжать, в гости водить, знакомить со всеми. Куча плюсов: с родителями знакомить не надо! не залечу! что там еще? поедет со мной, куда бы я не собралась, не будет спорить, не будет пить, не будет изменять, к другой не убежит! Будет у нас гармония!»

Слова «Ань, ты что?» – Владимира и «Аня, ты с ума сошла!» – Лены прозвучали одновременно, и Анюта выкрикнула родителям по очереди: «Ничего!!! Да, сошла!!!» – и судя по донесшемуся до Лены звуку, кинула в стену карандаши, а затем упала на кровать. «Отстань!» – рявкнула она на отца, который видно решил ее утешить прикосновением. Владимир покинул комнату девочек с застывшим в недоумении и растерянности лицом. Лена с готовностью сменила его, и хотя подозревала, что все дело в Жене, которого не имелось в количестве двух одинаковых копий, строго потребовала объяснить эту сцену, она так и сказала: «Аня, объясни, пожалуйста, что это только что было?» Аня молчала, свирепо дыша. «Как бы ни было плохо тебе, во-первых, скажи, в чем дело, а во-вторых, никак ты не могла так отвечать отцу. Он тебе ничего плохого не говорил, чтобы такие вещи ему отвечать. Он не твой одноклассник, да если бы и был. Даже я с ним, когда ссорюсь, таких слов не допускаю, если ты не заметила. Как бы мы в пылу не поносили друг друга, до такого не доходит».

«Ненавижу вас всех», – сказала Анюта с пугающей искренностью.

«За что?» – поинтересовалась Лена.

«За все», – ответила Аня.

Это был тот момент, когда лучше было не трогать. Когда каждое слово, будь то требование или ласковая просьба, только ухудшали бы все. Вообще, Лена обнаружила вдруг, когда девочки перешагнули некий порог взросления, что она хуже, чем они, то есть была хуже и скучнее в их возрасте, чем каждая из них в отдельности, и тем более их обеих вместе. Отчасти она ощущала даже такое третирование, какое имелось в ее классе, когда она не учила, а училась. Какой была она в шестнадцать? Девочкой, которая думает, что соображает в математике получше остальных; они же пели, играли на музыкальных инструментах, прекрасно рисовали, Аня смотрела англоязычные сериалы без перевода и без субтитров, и пускай в репетиторов были вложены их с Владимиром деньги, это никак не отменяло того, что Аня знала английский, а Лена и Владимир – нет. Они были лучше, тем, что могли стать лет через десять неизвестно кем, да кем угодно, не инженером и учителем, а кем-то другим, кем в их семье еще никто не становился, и вот эта возможная перспектива чего-то необычного невольно принижала Лену в собственных глазах, не давала ей отстраниться, как в школе, просто перечеркивала все ее педагогическое образование и опыт. Она не придумала ничего лучше, чем отстраниться на время и подождать чего-то, что, возможно, должно было найти выход само собой.