«В таком случае зачем же ты приехал на Гору?» – подумал Гровз и сказал, покачав головой:
– Ладно. Но, знаете ли, есть и такие люди, которые
Оппенгеймер тоже покачал головой.
– Откровенно говоря, я не могу представить себе, кто мог бы обладать такой властью. – Он протянул руку. – Доброй ночи, генерал.
Гровз вздохнул и ответил на рукопожатие.
– И вам доброй ночи, Роберт.
В голосе Оппенгеймера слышалась бесконечная усталость.
– Я намерен спать, – он выдохнул дым, сразу же растворившийся в темноте, – так, будто завтрашнего дня вовсе не будет.
После выступления в Ассоциации лос-аламосских ученых Оппи вернулся в Беркли, на Уан-Игл-хилл. До него дошли слухи о том, что Хокон Шевалье вернулся в прежние места, и он подумывал о том, что надо бы связаться со старым другом, но оказалось, что эту возможность он упустил. Среди сотен других конвертов, сваленных у него на столе, дожидалось и письмо от Хока. Хоть на нем и не было обратного адреса, Оппи сразу узнал почерк и решил распечатать этот конверт первым. Он приготовил себе бокал мартини, закурил «Честерфилд», перешел в гостиную с полом красного дерева и потолком в двенадцать футов высотой, опиравшимся на красивые балки, устроился в любимом кресле около каменного камина и начал читать. После обычного «Дорогой Опьи» Хок сообщал:
Оппи сидел, держа в руках исписанный лист, и никак не мог отложить его в сторону. Когда-нибудь у них обязательно случится тяжелый разговор, и его ожидание сравнится разве что с терзаниями Дамокла. Оставалось радоваться тому, что это случится не завтра и не в ближайшие дни.
Глава 25
[Институт перспективных исследований] в Принстоне – сумасшедший дом; его погрязшие в солипсизме светила раздельно и беспомощно сияют поодиночке. Эйнштейн – полное ку-ку. Мне решительно нечего там делать.