Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея

Ну что ж, Рузвельт был великим архитектором. Может быть, Трумэн окажется хорошим плотником.

Роберт Оппенгеймер

После обеда в четверг 12 апреля 1945 года, через два года после начала работы лаборатории, внезапно распространилась весть о смерти Рузвельта. Работа была приостановлена. Оппенгеймер распорядился, чтобы все собрались у флагштока перед административным зданием для официального объявления. Панихиду наметили на воскресенье. «В воскресное утро плоскогорье покрылось глубоким слоем снега, — писал потом Фил Моррисон. — Ночной снегопад скрыл грубые углы поселка, притормозил его активность, превратил вид в сплошную пушистую белую панораму, освещаемую ярким солнцем. Каждая стена отбрасывала длинные синие тени. Неподходящий фон для траура. Природа словно поняла, в чем мы больше всего нуждались — в утешении. Все собрались в актовом зале, где Опье тихим голосом выразил то, что наболело на сердце — у него и у всех нас».

Траурная речь Оппенгеймера состояла всего из трех абзацев. «Нам довелось жить в период великого зла и великого террора». В это время Франклин Рузвельт был «в прежнем, неизвращенном смысле нашим лидером». Что характерно, Оппенгеймер процитировал «Бхагавадгиту»: «Человек состоит из веры. Какова его вера — таков и он». Рузвельт вдохновил миллионы людей на земном шаре верить в то, что ужасные жертвы этой войны принесут в итоге «мир, лучше устроенный для жизни человека». По этой причине, закончил Оппенгеймер, «нам следует твердо уповать на то, что его доброе дело не прекратится с его смертью».

Оппенгеймер по-прежнему надеялся, что Рузвельт и его окружение приняли к сведению слова Бора и понимают — новое жуткое оружие, которое они создавали, требует радикально новой открытости. «Ну что ж, — сказал Оппи после панихиды Дэвиду Хокинсу, — Рузвельт был великим архитектором. Может быть, Трумэн окажется хорошим плотником».

Когда Гарри Трумэн въехал в Белый дом, война в Европе была практически выиграна. Зато война на Тихом океане только подходила к кровавой развязке. В ночь с 9 на 10 марта 1945 года 334 бомбардировщиков В-29 сбросили несколько тонн загущенной бензиновой смеси — напалма — и зажигательных бомб на Токио. Вызванный бомбежкой огненный смерч, по некоторым оценкам, уничтожил 100 000 человек и полностью выжег 41 квадратный километр городской территории. Налеты с применением зажигательных бомб продолжались, и к июлю 1945 года все крупные японские города, кроме пяти, были полностью разрушены, погибли сотни тысяч гражданских лиц. Это была тотальная война, атака, рассчитанная не просто на поражение военных целей, а на уничтожение целой страны.

Бомбардировок зажигательными бомбами не скрывали. Обычные американцы читали о них в газетах. Думающие люди понимали, что стратегические бомбардировки городов поднимают серьезные этические вопросы. «Я помню, как мистер Стимсон [военный министр] говорил мне, — заметил позже Оппенгеймер, — что находит ужасным отсутствие каких-либо протестов против наших воздушных налетов на Японию, вызвавших огромные потери. Он не сказал, что воздушные удары не следовало проводить, однако считал, что со страной, где никто не подвергает этот вопрос сомнению, не все в порядке…»

Тридцатого апреля 1945 года Адольф Гитлер покончил с собой, восемью днями позже Германия капитулировала. Когда Эмилио Сегре услышал эту новость, он первым делом подумал: «Мы опоздали». Почти все сотрудники Лос-Аламоса считали, что продолжение работы над «штучкой» имело единственное оправдание — нанесение поражения Гитлеру. «Теперь, когда оружие стало бесполезным против нацистов, возникли сомнения», — писал он в своих мемуарах. «Хотя об этих сомнениях и не писали в официальных отчетах, по их поводу возникало множества споров».

* * *