Оправдание Шекспира

Конечно, Дженкинс это хорошо понимает и все-таки даже мысли не допускает об ином кандидате, кроме Томаса Кида? Читая определенные главы предисловия (большая часть его в высшей степени содержательна), видишь не только классический образец ученой схоластики, против которой так яро выступали Бэкон и Герцен (полемика на тысячном витке забывает существо предмета и становится словесно-цитатной перепалкой), но и чувствуешь затаенный страх приоткрыть лазейку для еретической мысли: если и был в то время человек, подпадающий под описание Нэша, это не кто иной, как Фрэнсис Бэкон. Но назвать его автором «Гамлета» опасно. Только заикнись, и пошло-поехало. А ведь Нэш не случайно умалчивает имя. Если бы это был Кид, Нэш бы молчать не стал. И уж конечно, имя Кида всплыло бы впоследствии, когда «Прото-Гамлет» успешно игрался на разных сценах. В том-то и дело: пьесе, имевшей успех, было, похоже, предписано быть анонимной. Воля автора.

Известно, что Бэкон скрывал свое авторство. В письме автору философских виршей сэру Джон Дэйвису (не путать с Джоном Дэйвисом из Херефорда) он просил Дэйвиса в разговоре с королем Иаковом не пожалеть о нем добрых слов, похлопотать о «concealed poet» – поэте, скрывающем свое имя. Даже Спеддинг не мог объяснить, что могли бы значить эти слова Бэкона, сказанные в 1603 году. А в «Manes Verulamiani» [351] некто R. C. из колледжа Св.

Троицы (альма-матер Бэкона) писал: «Ты – самый драгоценный бриллиант из анонимных литераторов». Поскольку ученые сочинения Бэкон подписывал, то эти строки обязывают искать его произведения среди тех, чье авторство сокрыто, причем это не просто анонимное, а специально завуалированное авторство. Для меня это «Аргенис», «Сатирикон Юформио» Джона Барклая, «Искусство английской поэзии» Джорджа Паттенэма и роман «Французская академия».

Знаменитая вселенская буря бэконианских страстей конца XIX – начала XX века выработала у шекспироведов-ортодоксов антитела против бэконианской заразы. Спеддинг в свое время положительно заявил, что Бэкон Шекспиром быть не мог, это ясно всем, кто видит разницу между стилем Бэкона и Шекспира. Но ум-то Шекспира замешен на бэконовских дрожжах – с этим не поспоришь. Другие претенденты не страшны. А вот Бэкон… И всякий раз, как появляется пусть отдаленный намек, антитела начинают действовать, и вместо тщательного научного анализа рождаются предположения, гипотезы, объяснения, которые здравомыслящий человек не только не может принять, ему не составит труда уложить их авторов на обе лопатки, используя только один прием – показать читателю, как шатки логические и документальные основания их версий. Это важно, потому что лихие популяризаторы, устав от сотен, а может и тысяч всевозможных предположений, рассказывая о жизни и творчестве Шекспира, отбрасывают все сослагательные наклонения и модальные слова, выражающие сомнение честных ученых. Не помню ни одного случая, чтобы в разговоре об авторстве Шекспира мой собеседник, не лингвист и не литератор, был осведомлен о том известном факте, что от Шекспира не осталось ни единой строчки, ни рукописи, ни письма – ни к нему, ни от него. Это известие всегда вызывает сперва недоверие, а потом чрезвычайное изумление. Меня иногда терзает желание подать в суд на писак, убирающих сослагательные и тем самым искажающих историю.

Ну а если перевести «noverint» не «писарь», а «законник»? Ведь именно этим словом начинались законы, которые надо было довести до сведения подданных королевы. Это еще один козырь в пользу Бэкона. Но вернемся к Нэшу.

Он говорит, что автор «Гамлета» живет временами в Кембридже, пишет с огромным старанием, переписывая и переписывая до кровавого пота; он любит засиживаться допоздна, но если ранним утром хорошенько его попросить, он прочитает трагические монологи Гамлета. Образ, поданный, правда, в ироническом ключе, соответствует профессии Бэкона, особенностям его характера и творчества и бытовым привычкам: часто живал в Кембридже, писал по ночам до утра, тщательно подолгу корпел над своими писаниями, по профессии юрист. Нэш пророчит, что рано или поздно он испишется. И еще упоминает, что автор Гамлета, глава «новеринтов», если и перестанет писать, для него это не трагедия, а вот для других «новеринтов», бросивших свою профессию, добром дело не кончится. Это были пророческие слова, так все и произошло, и не только с главным новеринтом, но и его подопечными. Поэты часто провидят будущее. К концу девяностых годов «университетские умники» почти все сошли со сцены ив литературе, и в жизни.

Трагедия шла несколько раз на протяжении девяностых годов в Кембридже и Оксфорде. И, возможно, где-то в самом конце девяностых к ней слегка приложил руку Ратленд – у соавторов уже появился опыт совместной работы над созданием «the fruit of our mutual good will», как сказал в одном из писем в Италию Бэкон.