Опыт Октября 1917-го года. Как делают революцию

Следом выступал Багдатьев. Характерно, что ему импонировали многие взгляды Каменева, но он не соглашался с его практическими рекомендациями («Доклад т. Каменева в общем предвосхитил мои положения. Я тоже нахожу, что буржуазно-демократическая революция у нас не закончилась, и резолюция Каменева для меня приемлема. Но я сделаю несколько иные выводы»). Его «иные выводы» заключались в том, что Багдатьев считал необходимым бороться за власть Советов сразу же, не дожидаясь того, как они станут на большевистскую точку зрения. Впрочем, Багдатьев предрекал, что захватив власть, Совет по необходимости «большевизируется» под давлением обстоятельств. Таким образом, Багдатьев задним числом как бы оправдывал свое (и своих единомышленников) поведение в дни апрельского кризиса, которое Ленин заклеймил как авантюристическое. Если Ленин считал первой задачей захват Совета для большевизма, а уже потом захват власти для Совета, то Багдатьев выстраивал прямо противоположную логику: сначала Совет отнимает власть у правительства, что, в свою очередь, вынуждает его пользоваться средствами из большевистского арсенала. Эта позиция отражала идейную эволюцию большинства лидеров ПК (которая, как мы видели, находила отклик и среди московских большевиков), которые с правых («каменевских») позиций перешли в оппозицию Ленину слева.

Похожую точку зрения высказал вслед за Багдатьевым и А.С. Бубнов, представитель московского партийного центра: «прежде всего завоевать власть Советам, которые были бы поддержаны голосом масс, массовыми демонстрациями…, как результат этого, — реорганизация временных комитетов в направлении преобладания пролетарских элементов» — говорил он. Такое единодушие Багдатьева и Бубнова говорило о том, что среди руководителей партийного актива обеих столиц были весьма сильны «ультралевые» настроения, опиравшиеся на «правый» (т. е. каменевский) теоретический анализ движущих сил и перспектив революции.

Высказывались и другие точки зрения. Однако, когда речь зашла об окончательном решении обсуждаемого вопроса, то выяснилось, что одни считали, что в ходе дискуссии выявились два течения (вероятно, ленинское и каменевское), а другие говорили о трех наметившихся группах. Каменев категорически высказался за то, что «разногласие сводится к внесению в резолюцию пункта о контроле… и потому третьего предложения не может быть». Он настаивал на том, что точка зрения Бубнова (и, вероятно, Багдатьева — А.С.)

отличается от его собственной лишь стилистически или только в нюансах. Но самое интересное заключается в том, что противники Каменева интерпретировали позицию Бубнова точно таким же образом, только в свою пользу. Так, Сталин, который теперь выступал в защиту ленинского доклада, заявлял: «То, что предлагает т. Бубнов, имеет в виду и резолюция т. Ленина»; также как и Каменев, Сталин настаивал, что «разногласие — в вопросе о контроле».

Многим, как среди делегатов Апрельской конференции, так и внешним наблюдателям, действительная разница между взглядами Каменева и Ленина все еще была не ясна. Так, несколькими днями позже, Луначарский, по дороге из Германии в Россию (на месяц позже Ленина в Россию тем же путем, что и он, выехала еще одна группа политических эмигрантов) читал большевистскую прессу и недоумевал, зачем «Ленин толкает к власти большинство Советов рабочих и солдатских депутатов, т. е. тех именно меньшевиков-оборонцев и трудовиков, которые сейчас взяли половину власти». За классовой интерпретацией партийных коалиций Луначарский (и, конечно, далеко не он один) не видел той принципиальной новизны, которая стояла за ленинской программой перехода всей власти Советам. И потому каменевская критика Ленина казалась ему оправданной. Аналогичным образом мыслили многие левые социал-демократы, включая значительное число большевистских активистов.

Впрочем, дальнейшая дискуссия показала, что искусственно заузить спектр взглядов было не так-то просто.