Опыт присутствия

Я живо представил описанную картину, и это сыграло скверную шутку с моим воображением. Кабинет наполнился смрадом серы и воплями грешников, а место таинственного собеседника заполнил пышущий жаром котел, в котором варились тела уже лишенные филейных частей, и только по биркам, прикрепленным прямо к костям, можно было понять, кто есть кто.

Я вздрогнул, видение исчезло.

– Да, с ними не поговоришь, – с облегчением пробормотал я.

– Поэтому мы используем другой метод. Как я уже сказал, все находится в тотальной связи, и, передвигаясь от одного причинного звена к другому, мы доберемся до нужных нам источников, а если это исторические персоны, они займут место прямо здесь, где ты видишь сейчас меня, и проведут с тобой беседу не менее доброжелательно.

Боже, праведный! Как же все-таки консервативно устроено наше мышление! Казалось бы, глаза открыты, все можно разглядеть и пощупать, но не можем мы признать очевидное. И непонятно какая сила заставляет цепляться за предрассудки и заблуждения. Быть может, так мы защищаем свое "Я", свою индивидуальность, у которой есть роль и предназначение в этой жизни, и ничто не должно помешать нашему стремлению в тупик и за пределы такого неоднозначного, но имеющего притягательную силу мира?

Видимо он прочитал все эти промелькнувшие у меня мысли и произнес с нахальным смешком:

– Половину ты тут наврал. Люди глупы, потому что такими их делает господь Бог, в соответствии с отведенной ролью. И умны они по той же причине. Ты думаешь так трудно получить просветление? Очень легко. Но это происходит только по Его воле, ну а Ему не всегда нравится делать вид, что Он ничего не знал. – Произнеся эту загадочную фразу, Йорик добавил, – Сейчас твое время получать ответы. Так чего же ты медлишь?

А я медлил, потому что на меня внезапно нахлынуло слишком много воспоминаний. Они, как толпа, рвущаяся из охваченного огнем помещения, застряли в дверях моей памяти, не позволяя протиснуться ни одному членораздельному предложению. Я чувствовал, как по ту сторону вестибулярного аппарата царит столпотворение, и каждая картинка прошлого требует выхода. Напор энергии воспоминаний был так велик, что казалось, взорвет меня изнутри и унесется в пространство, оглашая мироздание и уже не принадлежа мне, как отдельно взятому существу.

– Нет, нет. Так не пойдет, – Йорик сделал жест подобно регулировщику движения на перекрестке с большим скоплением автомобилей, – Пускай они выстроятся в очередь и приготовят документы, подтверждающие их право быть услышанными.

А что у меня там было? Как их построить в очередь? Что имеет право на существование? Ведь весь этот крик человеческой жизни клокочет внутри, не вырываясь наружу, и уходит в вечную тишину могилы, неозвученый, непонятый, ненужный, потому что такое добро носит в себе каждый рожденный для жизни в этом мире. Что там у меня?

– Смутные воспоминания довоенного детства. Я помню маму, стройную и красивую, я помню ее на какой-то лестнице, с подругой-балериной. Они казались высокими и счастливыми. Они болтали о чем-то, и я прекрасно помню ощущение, то, о чем они говорят, не следует слышать ни мне, ни папе. Наверно, не понимая, я чувствовал то, что у них было внутри.

Ведь они хотели нравиться, производить впечатление на мужчин, и они понимали, что это не совсем хорошо для замужних женщин. Но они смеялись и оставались немножко легкомысленными. В те времена страну наводняли военные. Не стала исключением и наша семья. Мамины братья, мужья папиных сестер – все в гимнастерках с петлицами, галифе и в сапогах. Иногда они сидели на диване у нас в гостях, а я играл под столом, около блестящих сапог, настоящим пистолетом, который доставал из кожаной кобуры дядя Володя. Волшебное ощущение!

Помню черное днище легкового автомобиля, который тащил нас с сестрой по городской мостовой, а пьяный водитель не мог понять, почему люди вокруг кричат, чтобы он остановился. Помню бомбежки, длинные поезда беженцев, наш эшелон, с единственным уцелевшим вагоном, верблюжьи морды, покрытые инеем, холодные полы ночлегов для беженцев в

Акбулаке. Помню, помню. Не помню, кто первый рассказал мне историю моих родителей. Странные, изломанные военными и революционными бурями судьбы, судьбы людей не получивших права на собственную жизнь. Семья отца, мужскую составляющую которой порубили казаки, ворвавшись в дом прямо на лошадях, во время восстания в Лодзи, в годы Мировой четырнадцатого. Свобода и национальная независимость!

Семья принесла собственные жертвы на алтарь гордости человеческого сердца. Потом уцелевших бунтовщиков – бабушку, двенадцатилетнего отца и двух младших сестер, этапировали из Польши в Сибирь, и оттуда они уже не сумели вернуться на родину. Грянула РЕВОЛЮЦИЯ.

Как-то странно извилистая тропинка отца переплелась с тропинкой мамы. Они встретились, когда Ольга, красавица-певунья с длинной косой, учительствовала, скрывая свое буржуазное происхождение – дедушка имел в Переславле Залесском маслозавод и поставлял продукцию в Московские магазины. Своевременно понял, кого не любят в