Опытный кролик

Когда Чебурашку заставили лечь вверх ногами, а после обвели мелом на Литейном мосту в Питере, образовав, тем самым, эротично встающий символ, власть, вместо поливальной или пожарной машины, вызвала пресс-конференцию, заставляя ржать над собой целый город.

Но стихи Суркова «В землянке» посчитали упадническими. Пришлось менять текст. Панов помнил самый ранний вариант сорок второго, где «мне дойти до тебя нелегко, все дороги пурга замела» [530].

«Смуглянка» — «несерьезная», песня ждала конца сорок четвертого, пока не попалась на глаза Александрову, руководителю главного ансамбля Красной Армии.

Потом возникло убеждение, что после Победы людям не нужны трагические песни, словно не оставила война после себя горя. Нет, редакторы их слушали, плакали, вытирали слезы, а после, будто заранее сговорившись, объявляли: «такое мы на сцену /в эфир не пустим» [531].

А может, так и нужно? Думать о живых, поднимать из руин страну?

Послевоенную криминальную статистику Панов знал, как было нелегко возвращать ожесточившихся людей обратно к мирной жизни: «Говорят, мостов осталось мало, значит нужно больше дать металла. Нелегко? Но я — бывший фронтовик, да я к трудностям привык». [532].

Однако, музыку и слова, что тронули душу и сердце, люди не забыли.

Будете в Воронежской области, посмотрите на стоящий в Семилуках настоящий «серый камень гробовой» [533].

В шестидесятом году на официальном концерте, после четырнадцатилетнего перерыва, Марк Бернес рискнул спеть «Враги сожгли родную хату» и многотысячный зал встал, и так слушал песню до конца.

И «День Победы» Тухманова и Харитонова в семьдесят пятом году не пошел сразу, пока «чуждый народу фокстрот» на День Милиции не спел Лещенко.

Но… лучше все же так. Настоящая вещь всегда пробьет себе дорогу.

В его обществе человек, обреченный властью вычеркивать и вырезать всю гниль, окончательно впал в маразм, забывая о простой санитарной гигиене.

Панов поморщился, «сиськи и письки» еще ничего, по сравнению с ощущениями, полученными от очень пиаристого «великого» фильма. Уши и глаза сразу захотелось вымыть с хозяйственным мылом.

*****

Майя ликовала. Максим сотворил чудо. И где эти, его авторы? Почему он сказал, что их еще нет?

В ожидании предстоящего банкета в здание вернулись московские артисты. После второй-третьей рюмки появились и первые предложения. Мол, будете в столице, то тогда… Вы иностранка? Ах, нет! Она жена советского командира!

Это все меняет! Своеобразная манера исполнения, милый акцент, несомненно, вызовет интерес у столичной публики. Ничего-ничего, репертуар мы вам подберем.

Майя удивлялась, как штамп в новеньком паспорте мгновенно сделал ее своей. Она теперь тоже «советка» и «большевичка». И какая у них смешная, но милая мода, одевать вместе туфли любого цвета и белые носочки!

Она, сменив статус, теперь легко приобщалась к новой обстановке.

Ох, Ненашев, как с тобой одновременно легко и сложно.

А какие рядом роились огнедышащие комплименты. Командиры красных так и норовили перенять нравы покоренной Польши… Или тех «друзей», нелестно обзываемых отцом? Максим правильно предупредил, про «боевых офицеров».

«Первый сокол — Ленин, Второй сокол — Сталин. Возле них кружились Соколята стаей…», следующая песня быстро привела публику в чувство.

На секунду ее майор, сложив губы трубочкой, подмигнул ей.

Максим объяснил Майе, что у профессии певицы в СССР есть некоторые неизбежные и обязательные издержки. Но можно так не делать, пусть самостоятельно определит замах на паркет больших и малых народных театров.

«Я его ненавижу, как Гитлера», сказала она.

«Тогда думай, где хочешь остановиться», ответил он, далее стараясь подобрать наиболее простые и понятные слова.

Панов никогда не считал отца народов добрым дедушкой, но какой странный, необъяснимый логикой парадокс!

Люди, ходившие в лаптях и пахавшие сохой, стали неумелыми рабочими. Их дети — мастерами. Следующее поколение — инженерами, а дальше так случилось, что нарожали, выкормили и вырастили они «гуманитариев», твердящих про «потерянное поколение» и плачущие, что не досталась им та, былая и «счастливая» крестьянская доля. Круг замкнулся, но что-то в деревню массы не едут.

«Как хочешь. Ты умная девочка, но что есть у нас, то есть. И был у вас такой человек, дедушка Пилсудский, после смерти которого, пошло в Польше все наперекосяк. И не оставил вам преемника».

Майя неожиданно успокоилась. Ой, Ненашев, как ты не прост!

Да, так и шли у них дела перед проклятой войной. Отец, придя с похорон маршала, все сокрушался: ждут Польшу плохие времена. Никто не станет думать о державе. Продажные политики передерутся и погубят страну.

Когда ухаживания становились слишком назойливыми, она, как броней, прикрывалась нежданным мужем. Перед взглядом ее майора сдувались все. Конечно, с таким-то лицом. Просто памятник на пьедестале. Вот возьмет и скажет, как у этого, русского Булгакова: «Пошто боярыню обидел, смерд?» [534]