«Орден меченосцев». Партия и власть после революции 1917-1929 гг.

Троцкий, хотя и с оговорками, но все же до конца верил (обязан был верить), что в СССР, несмотря на бюрократическое засилье, имеется и «диктатура пролетариата» и происходит «социалистическое строительство». Меньшевистским ортодоксальным схематикам была еще менее понятна природа грандиозных процессов, совершающихся в Советском Союзе. Даже будучи изрядно битыми судьбой, безжалостно выбросившей их на задворки революции, они упорно в своем видении пытались исходить из старозаветной марксистской ортодоксии, истолкованной так, что весь свет стоит на пролетариате и буржуазии и более в нем никаких иных чудес нету. Подобная упрямая ограниченность приводила меньшевиков к выводам навроде того, что русская революция, как и французская, носит буржуазный характер и что, следовательно, «термидор» по всем пунктам налицо. Теоретики из «Социалистического вестника» возвещали о перерождении большевиков и о «термидоре» в том смысле, что они, большевики, через нэп ведут буржуазию к восстановлению господства[778]. Известные заявления Сталина в том духе, что социал-демократы «арестовываются у нас», а новую буржуазию «мы допускаем», заставили меньшевиков выйти из себя от негодования, и были признаны ими как циничная формула буржуазного перерождения. «Перечитайте ваши собственные речи! Прислушайтесь к утробному рыку оваций и ругани, несущемуся со скамей съезда, занятых вашими аппаратчиками и чиновниками! Присмотритесь, наконец, к организованным вашими "молодцами" "рабочим депутациям" с пошлейшими подарками… со старорежимными славословиями начальству и проклятиями оппозиционным супостатам и с неизменной просьбишкой о местных "пользах и нуждах" в заключение льстивых речей! Надо поистине сильно "переродиться", чтобы не учуять во всем этом зловонного духа "термидора"»

[779].

До самого начала «революции сверху» «Соцвестник» авторитетно рассматривал Сталина как объективного выразителя интересов смелеющей буржуазии. Дескать, Сталин уверен, что буржуазию он поймал и использует в интересах диктатуры, но это то, как мужик поймал медведя за хвост. Д.Далина, который позволил себе отступить от схемы и усомниться в том, что советский режим является системой власти имущих классов и власть по-прежнему остается рабочей, а нэпманов гоняют в Нарым[780]

, его коллективно заели на страницах «Соцвестника».

Сравнение нэповской буржуазии с медведем, конечно, с головой выдает натурфилософов из меньшевистского лагеря. Это был не медведь, а пресловутая кошка, страшнее которой зверя не было для социал-демократической оппозиции, которая в целом всегда отличалась покорным следованием западнической марксистской доктрине и поразительным непониманием самостоятельной роли государства в принципе и его господствующего положения в России в особенности. До того, как на Западе появились первые известия о коллективизации, эсдеки в большинстве были убеждены в том, что их буржуазная «кошка» угрожает съесть диктатуру с потрохами, поскольку диктатура не в состоянии срастись ни с одним классом в силу чудовищного бюрократизма. В конце концов, прогнозировал «Вестник», она окажется неспособной удовлетворить ни один класс населения и будет становиться все более «чужеродным» телом и тем самым подготовит свое падение.

Очевидно, что марксистская доктрина в итоге настолько обессилила меньшевизм и лишила его идеологов элементарных наблюдательных свойств, что для них куда-то пропала вся тысячелетняя история России, где государство и его бюрократия всегда были настолько «органичны» и самостоятельны, что не они, а зачастую общество было вынуждено приспосабливаться к ним.

Марксистская абсолютизация связи государства с интересами имущих классов превратилась как у эмиграции, так и левой оппозиции в СССР в глухое непонимание связи социальных низов и государственной власти. В России искони верховной власти стоило только шевельнуть пальцем, чтобы вся ярость низов обрушилась на элиту общества, на непосредственных притеснителей, которые бы вздумали отобрать у государства частицу самодержавной власти, посягнуть на деспотизм государя в пользу своих классовых интересов.

Троцкого обвиняли в недооценке крестьянства, поскольку тот не верил в его революционность. Верно, недооценка внутренних сил русской революции у Троцкого была, но объективно она происходила не из недооценки крестьянства, а из того же непонимания природы российского государства. Слепота, имеющая своим вирусом некоторые постулаты западного марксизма, для которого было характерным игнорирование особой самостоятельной роли государства. Даже у Маркса полного понимания этого не было, только Каутский позднее высказывался в том духе, что государственная бюрократия иногда обретает такую силу, что способна возвышаться над общественно и экономически господствующими классами.