Орельен. Том 2

— В сущности, ваша война… это война офицеров, командного состава. Ведь здесь нет ни одного солдата…

Орельен пожал плечами:

— Ни черта вы, мой дорогой, не смыслите. Имеются ассоциации бывших бойцов… А здесь просто собрались товарищи… Возможно, мы случайно стали офицерами, но теперь уже поздно рассуждать… С этими скромными нашивками на рукаве мы подставляли лоб под пули, понимаете, и вот собрались…

— Что же ты, Лертилуа? — крикнул Гюссон-Шарра. Он сидел, развалясь на стуле, вытянув вперед свою деревяшку. — Почему ты не поешь с нами?

Доктор взглянул на Орельена. Орельен запел. Декер слегка прикусил губу. Не затем, чтобы удержать смех. Душа человеческая — загадка. Как часто человек не отвечает тому образу, который мы себе создали, или он сам себе создал. Вот хотя бы сей молодой парижанин, изысканный, медлительный, которого встречаешь на Монмартре, или у Мэри де Персеваль, или у Барбентанов… всегда прекрасно одетый, в меру молчаливый, и он, он поет, на лице его — капельки пота, он не следит, как обычно, за каждым своим жестом. Декер вдруг понял, что Лертилуа находится здесь в своей подлинной стихии. С огромной горечью подумал доктор, что не впервые делает подобное открытие, и не только в отношении Орельена: многое он мог бы сказать и о Розе, о великой Розе, декламирующей Рембо, о Розе в своей стихии! Вдруг он почувствовал, что кто-то коснулся его плеча. Это оказался Стефан Дюпюи, с побагровевшим лицом, с челкой, свисавшей на самые глаза; он покусывал кончики усов, сначала правый, потом левый, нервно, как вратарь, ожидающий мяча.

— Скажите-ка, доктор, мне сейчас Фукс тут кое-что сообщил… «Косметические изделия Мельроз» — богатая, оригинальная идея… Вас ждет дьявольский успех… Фукс хочет, чтобы я взял интервью.

Ах, так? Когда пахнет наживой, этот Фукс тут как тут. Декер отлично понимал, в чем дело. Издатель газеты «Ла Канья» зайдет к Барбентану. Так уж водится. Они условились о встрече. Дюпюи до чрезвычайности взволновала мысль о Розе, он заискивал перед мужем великой актрисы. Должно быть, этот самый Декер — малый не промах. Стефан всячески старался произвести на собеседника наиболее выгодное впечатление, заговорил о своей книге: сюжет романа — разочарование бывшего фронтовика, которому после чудовищного алкоголя войны, после бесконечных убийств, — словом, после войны, жизнь кажется бесконечно пустой. Этот будничный мир, где задыхаешься…

— А вы сами лично много убили людей? — осведомился доктор безразлично светским тоном. Дюпюи захохотал, смущенно повел плечами, откинул назад волосы.

— Я, видите ли, служил в артиллерии… Но я знаю по рассказам других…

Он указал на пирующих, которые, разбившись на группки, толпились вокруг капитана Милло, другие окружили Фукса и Лемутара, показывавших фокусы со спичками. Бекмейль, оставшийся в одиночестве, распевал во все горло «Ушедшую мечту»: «Смотрите, вот идут гусары и драгуны, и гвардия идет…»

— Ну, что ж, вам и карты в руки, — заметил Декер. — А я во время войны прилагал все усилия, лишь бы избежать фронта…

При этих словах доктор вызывающе скривил губы. Дюпюи был шокирован этим признанием, однако с невольным уважением взглянул на собеседника. Он сам чуть было не признался, что, мол, в качестве артиллериста не так уж… И продолжал развивать перед доктором сюжет своего романа, его второй план, план революционный: бунт героя, отвращение к Парижу торгашей, политиканов, темных дельцов… И, наконец, сторона поэтическая: бегство в природу, одиночество и под занавес — прозрение…

— Понимаете, не мог же я угнать Буля, так зовут моего героя, куда-нибудь на Таити… или в Харрар, по примеру всех прочих авторов. Поэтому он в конце концов уезжает в Бретань, на пустынное побережье, не посещаемое туристами, представляете — острова, охота, рыбаки… Конец отчасти в духе «Пана» Кнута Гамсуна, точнее, ближе к началу этой вещи. Вы любите Гамсуна?

Понятно, доктор любил Гамсуна. Впрочем, есть ли что-нибудь на свете, чего не любил доктор? Их разговор прервал Гюро:

— А без женщин все-таки скучновато, как по-вашему?

Вот уж никто бы не подумал! Вот что, оказывается, волнует этого хилого, желчного человечка с неприлично громким голосом, столь неожиданным при невзрачной приказчичьей внешности, без особых примет: лицо заурядное, фигура тоже заурядная.

— Он работает счетоводом в известной фирме музыкальных инструментов, — вмешался в беседу хромой Гюссон-Шарра, который заскучал в одиночестве. — Интересно знать, потому ли Гюро играет на пианино, что служит в музыкальной фирме, или наоборот?

— Не иначе как закон причинности, — заметил доктор.

Короче говоря, Гюро приобщился к искусству и, по его словам, не женится именно потому, что хочет свободно, без помех, ходить по концертам.

— Помнишь его, Лертилуа, в Мор-Ом? — приставал теперь Гюссон-Шарра к Орельену.

— Когда ему боши раскокали бутылку с настойкой от кашля?