Оренбургский платок

Мне-то зачем эки страсти видеть? Наваришко велик? Тогда на коюшки лишний раз пугивать себя-то? А?.. С нашей ли рожей в собор к обедне? Будет с нас и в приходскую!

– Пужалкой! Пужалкой ступай в работу! – окончательно скомандирничала я своей зеркальной двойнице. – Ну литая ж ягабаба! Большуха над ведьмами!

Сладила я сама ту пужалку.

Дала ей своё имяотчество.

Теперь вот в огороде исполняет дисциплину сторожа.

Под ветром на ворон, на галок рукавами трясёт. Всё какая-никакая полезность...

Рядком с пужалом на шесте скворечня.

На её крылечке милуется скворчиная пара.

В полные глаза смотрю с-под руки на певких гостюшек.

Опять дойду до валидола...

– Прилетели, любители дорогие... Не позабыли старую...

Не в первые ли дни, когда я только что вернулась в свой домок, как-то я шла по двору с водой. Иду и вижу из-за ведра на коромысле: то пластается к земле, то взлетает в порядочных прыжках соседская рыжая кошка Сонечка-Вовк. Гонится за молодым тушистым скворцом!

Скворец ещё не умел как следует летать.

Он то и дело низко подымался на крыло и тут же, через каких шагов пять, тяжело падал.

– Ты! Бандитка! – гахнула я на Сонечку.

Сонечка даже ухом не повела. Всё гналась.

– Ну! Сонька!

Толкнула я с плеча коромысло и махом за рыжей пакостницей.

Вода из вёдер было бросилась с шипом за мной вдогонки, да враз и отвязалась. А! Беги сама, мне без охотки!

Смотрю, а огнистая пиратка настигла уже тяжёлого в лёте птенца, сгребла в когтищи.

Сорвала я с себя на бегу тапку, ка-ак шваркну!

Вильнула, отпрянула лихостная зверюга к плетню.

Подымаю скворушку – весь что есть в крови.

До чего и свирепа кошачья тварь... Как поддела зубом-иглой, так всю ноженьку от самого верха до крайности развалила.

Промыла я ранение духами (горевал в сундуке пузырёчек в виде виноградной кисти, последний Мишин подарок, до войны ещё в Ташкенте на Восьмой март кланялся теми духами), наскорях промыла я раны, смочила в духах шёлковую нитку с иголкой, зашила всё где надо и перевязала ногу чистой, ещё тёплой от проглажки тряпицей, перевязала натуго.

А ну скинет?

Для надёжности крайки тряпицы прошила, похватала дратвой.

Попервах отлёживался мой пострадалик в сарае, на соломе в ветхом решете. А там, как чуток подправился, сладил ему Митя, дальний наш удружливый сродник, целую вот эту скворечню.

Радости-то что у меня!

Я с домком, и скворушка мой с домком...

Высунешься, бывало, во двор. Выскакнет из оконца своего на крылечко и певун мой, стоит поёт мне с верхов благодарствия.

За лето окреп певец мой.

Осенью в ясный украсливый час отлетел за теплом в чужие края.

По весне, правда, с припозданием наявляется.

Я узнала его по дратве да по синей повязке. Повязка порядком вылиняла.

Заявляется не один, с ладушкой со своей.

Всё б хорошо, да в зиму оккупировали их домок воробьи-быстролёты. Миром не отдают, будто чердаков им, дупел мало.

Ну что ж, отхлынули с битьём. Знатну трёпку учинили скворцы шкодникам: воробей птаха никчемушная, пустая. Живёт человеку в долг.

Чистоплотные новопоселенцы выстлали домок полынью, вывели блох, зажили себе в любленье, с песнями.

Встанут чем свет мои князь с княжной, счастливятся – милуются. Скворушка поёт-разливается, крылышками трясёт, «воротничок» пушит... И она не сидит мокрой мымрой...

Намилуются, натешат меня, старую, по-орх да полетели.

Видят, идёт корова ль там, овечка ль. Сядут, прокатятся не задарма. Почистят шерсть, выберут линялый волос на гнездо. Не оставят и одной живой мелочи, что всегда досаждает скотинке. Таким ездокам скотинка рада.

Передохну?ли.

Понеслись в поле к тракторам. На вспашке каких только червей не выворачивает!

А не то собирают жуков, гусениц в садах.

Хорошие у моих друзьяков дела!

С днями забот набавилось. Пошли скворчата.

Тут вовсе круто стало. Хошь этого – в сутки семнадцать часов на лету! Под двести раз приплавь в день корму!.. Где-то я вычитала и списала себе в листок, что «за время кормления птенца стриж пролетает расстояние, равное кругосветному путешествию по широте Москвы».

Сперва мои летали поврозь. Он принёс – летит она. Вернулась она – пошёл в свой черёд он.

А тут тебе с большого голода учинили огольцы невозможный крик. Забыли мои про осторожность, подались напару. Какую оплошку дали...

Этого-то и выжидали припрятавшие зло воробьи.

Едва убралась, пропала с глаз пара, как эти зложелательные басурмане только скок в леток – с чиликаньем посыпались наземь слепенькие ещё, голые скворчата. Всех до единого повыкидали.

Точно по сговору внизу дежурила, топталась вражина Сонечка. Всех мальцов и прибрала.

Грешна, я видала в окно за спицами, когда воробьи юркнули в чужой домок.

Покуда искала обувку, покуда бежала, воробьи упорхнули. Сонька уже из-за плетня сыто облизывалась и удовольно, леновато щурила сатанинские глазищи.

Помрак нашёл, в очах смерклось.

Острая жалость полоснула мне по сердцу. Не уберегла... Беда, беда какая...

Пришатнулась я к плетню, хочу пустить в Соньку нитяной клубок – мочи нету руку поднять...

С Соньки какой спрос? Была зверюга зверюгой, нежной и хищной. Да такой и останется, хоть и спит не во всяком ли дому на той же подушке, что и человек.