Оригинал

Оказавшись в одиночестве, я сильнее чем когда бы то ни было ощутила свою беспомощность. Вокруг все время происходят события, в которые я вовлечена, но сколько-то повлиять на их ход и повернуть в удачную для меня сторону у меня нет ни сил, ни власти, ни знаний. Даже когда мне начинает вдруг казаться, что не все так погано и я смогу жить нормально и, возможно, радоваться этой жизни, а не тратить ее на перманентный процесс приспособления, тут же случается какой-нибудь катаклизм, с легкостью сносящий под корень все ростки моей надежды. Но хуже всего то, что воспринимается это уже не так трагично, как в начале. Точнее, я всерьез не испугана тем, что подверглась в прямом смысле нападению в собственной постели, не переживаю из-за того, что из роскошных покоев вылетела в эту, по сути, тюремную камеру, мне плевать на Алево с его угрозами. В конце концов, из того, что со мной уже происходило, нынешние события, можно сказать, из категории «лайт». Вот что по-настоящему ранило, так это ощущение тяжелейшего чувственного и эмоционального похмелья после всего, что произошло между мной и деспотом перед бесцеремонным вторжением его воинов. Паршиво, что я помнила абсолютно все. Каждое прикосновение, слово, взгляд. А теперь выходило, что было все это ненастоящее, навязанное дурной магией. Почему тогда чертово волшебство не могло отшибить мне напоследок память, чтобы я не вспоминала снова и снова каково это — сгорать дотла в беспощадности требующей все без остатка страсти Грегордиана и одновременно купаться такой долгожданной и при этом неожиданной трепетной откровенности его слов и прикосновений. Прямо сейчас я бы хотела не помнить всего этого шепота о том, как же ему бесконечно необходима я одна во всех мирах, что владею его дыханием, им самим, что не отпустит, не отдаст, что нет и не было для него ничего ценнее меня. Как мне теперь вышвырнуть прочь из головы шокирующую открытость и уязвимость в его глазах, которая как нерушимая печать подтверждала каждое произнесенное им в сумасшедшей горячке слово? Как теперь уверить себя, что тот безумный коктейль из дикого исступления плоти и не менее яростного сплетения душ, обнаженных и открытых для друг друга в бесконечное количество раз больше, чем намертво сцепленные тела, всего лишь морок, наваждение? Если ничего из этого не было правдой, истинными чувствами, то я хочу проклятый браслет обратно! Лучше умереть от истощения, испытывая все это снова, чем дальше жить, пытаясь безуспешно забыть. О, поздравляю, Аня! Похоже, ты познала нечто вроде магической наркомании. Подсела прямо с первого раза. Подтянув к себе колени, я уткнулась в них лицом, закрывая глаза. Из-за двери послышался какой-то шум и залязгал замок, но я и не подумала пошевелиться.

— Что-то не похоже, что час уже прошел, — только и проворчала я, но мне никто не ответил.

В полной тишине кто-то опустился на жесткую койку рядом со мной, отчего она жалобно скрипнула, и один вдох спустя я поняла, что это Грегордиан.

— Если ты пришел за извинениями, то их не будет. Никогда, — не меняя позы сказала я, отстраненно отмечая, что мое тело и сознание никак не среагировали на его появление. Ни такой ставшей привычной звонкой дрожи, зарождающейся в глубине, ни жадного, чисто рефлекторного расширения легких, всегда захватывающих как можно больше воздуха, наполненного его флюидами, дабы насытить ими мою кровь. Ничего.

— Извинения имеют смысл, когда нужно прощение, — деспот убрал волосы, заслоняющие от него мое лицо, провел тыльной стороной ладони по коже, будто проверяя, нет ли у меня жара, но я все равно не повернулась посмотреть в его сторону. Наверное, я должна бы сейчас гневно оттолкнуть его руку, сорваться наконец, высказать, как обижена, бесконечно зла, осыпать упреками… Но нет. Последние капли топлива для злости я истратила на мерзавца асраи.

— Мне не нужно твое прощение, — слабо дернула я плечом и сказала то, что осознала только что. — Мне ведь вообще от тебя ничего не нужно. То, в чем я действительно нуждаюсь, ты мне дать не можешь. Или не хочешь.

— Не хочу, — без всякого выражения тихо сказал Грегордиан, будто он был моим эхом. — Я ведь фейри, Эдна. Мы ничего не делаем бескорыстно.

— И что это значит? Что плата за то, чего я желаю от тебя, для меня окажется неподъемна?

— Может и так, Эдна. А может, я тоже не хочу от тебя никакой платы, но не знаю, как перестать ее требовать.

— Предлагаешь мне научить тебя бескорыстию?

— А ты бы могла?

Дурацкий разговор, особенно учитывая, что смысл каждой фразы я и Грегордиан можем понимать абсолютно по-разному.

— Вряд ли. Я уже пробовала эту штуку с доверием, и посмотри, куда это привело меня, — я приподняла голову и обвела взглядом мрачную каморку.

— Очевидно же, что как учитель чувств я совершенно бездарна. Да и не хочу никаких чувств больше. Они созданы только для того, чтобы ранить.