Ория (сборник)

Вдали труба опять играет В поход об утренней поре, А молодого ополченца Искать не будут на заре.

На небе утреннем ни тучки, Но ни подняться, ни вздохнуть. Кому-то слава и победа, А мне стрела пробила грудь.

Из-под повязки кровь сочится, В крови примятая трава. А жить так хочется, ребята! Но, видно, нынче не судьба.

Напрасно буду ждать подмоги От тех, кто был на рубеже, Ведь нашей сотни больше нету, И войска тоже нет уже.Мы все хотели жить на воле, Счастливой сделать жизнь свою. Пять тысяч трупов в чистом поле — Пожива будет воронью.

Потом найдут, потом помянут, Засыпят горькою землей, И молодому ополченцу Уж не прийти с войны домой.Улада долго молчала, затем тряхнула головой:

— Плохая песня, наемник! Очень плохая! Згур пожал плечами. Спорить не тянуло.

— И не потому плохая, что сложена плохо. Вы, волоти-чи, никак не можете забыть войну. И ты, Згур, ее не можешь забыть. Прошло двадцать лет! Сколько же еще вы будете воевать!

Она говорила серьезно, и Згуру внезапно показалось, что он слышит совсем другой голос — голос человека, которого он никогда не встречал, но уже успел возненавидеть. Ивор сын Ивора, Великий Палатин Валинский, тоже

115

любит говорить о мире, о дружбе между улебами и волоти-чами. И тут в памяти зазвучал иной голос — негромкий, спокойный голос дяди Барсака. «Война не кончена, Згур! Запомни — война еще не кончена! Мы еще отомстим — за всех! И за твоего отца — тоже!» Улада не убивала его отца, но она ответит тоже. Всех, кто выше тележной чеки!

— Не могу понять, почему ты меня ненавидишь, сотник Згур?

Он вздрогнул. На миг почудилось, что дочь Ивора-пре-дателя читает его мысли.

— Я думала, ты просто холоп, который не может простить господам, что он вышел из грязи. Но ты дедич, ты альбир Кеевой Гривны. Бедняга Черемош ночами не спит — — тебе завидует…

Згур поглядел на чернявого и невольно улыбнулся. Хвала Матери Болот, спит! Славный парень, угораздило же его связаться с этой!..

— Если ты повздорил с кем-то в Коростене, то ни я, ни мой отец не виноваты. В чем дело, Згур? Если я тебя обидела, то… прости!

Так Улада с ним еще не разговаривала. И Згур понял, что сейчас не выдержит, расскажет этой девушке все. Вновь, уже в который раз, вспомнился сон, странный сон, в котором отец запрещал ему мстить. Ведь длинноносая не виновата в том, что сделал Палатин! Нет, нет, нельзя!

— О чем ты, сиятельная! Я просто наемник. Наемники не обижаются…

Он улыбнулся, но на душе было мерзко.

Разбудил его голос Черемоша. Згур с трудом открыл глаза. В лицо ударило утреннее солнце.

— Згур!Я грибов набрал, поджарим! Где огниво? Огниво? Несколько мгновений он не мог понять, чего от него хотят. Ах, да!

— Ты же вчера брал. В сумке!

— Да вот оно, — послышался недовольный голос Ула-ды. — Ты чего, ослеп?

Черемош принялся оправдываться, и Згур поневоле усмехнулся. Все вернулось, будто и не было черного подземелья, не свистел в ушах бешеный ветер. Длинноносая командует, Черемош суетится… -

— Откуда это у тебя, наемник?

Згур привстал и долго протирал глаза. Улада склонилась возле его сумки. Разгильдяй Черемош высыпал вчера вещи прямо на траву, а собрать не догадался.

— Что ты там нашла, сиятельная? — вздохнул он.

— Красивая вещь! — В руках у девушки что-то блеснуло. — Купил? Или снял с кого-то?

И тут Згур почувствовал, как холодеют руки. Браслет! Ну конечно! Он лежал в сумке! Чернявый вытряс вещи, тряпка развернулась…

— Хорошая работа! — Улада покрутила браслет в руках, затем поднесла к самому носу. — Старинная… В Рум-горо-де думал продать?

— Положи! — Голос не слушался, и Згур с трудом повторил: — Положи! Пожалуйста…

— Не волнуйся, не украду!

В ее голосе звучала насмешка. Девушка взвесила браслет на ладони и, чуть подумав, поднесла к левой руке.

Згур хотел крикнуть: «Нет!», но понял — не успеет. Улада повернулась, на левом запястье горела тонкая серебряная полоска.

— Красивый! Так где ты его взял, наемник?

Глава 5. ПЧЕНПЯК

— Ровно сиди! Я сказала — ровно!

Черемош послушно выпрямился. Улада, наморщив нос, поправила расстеленный на траве плащ и присела, облокотившись о спину чернявого. Згур отвернулся — сдержать усмешку было трудно, почти невозможно. Любимых, как он слышал, следует носить на руках, но должно ли использовать их, как спинку кресла? Хотя, отчего бы и нет, ежели дозволяют?

— Что ты будешь делать в Рум-городе, Згур? Вопрос заставил вздрогнуть — и от неожиданности (прежде о таком его не спрашивали), и от «Згура». Последние два дня, после страшного полета на черной «осе», «наемник» исчез без следа. Улада называла его по имени, а если сердилась — то «сотником». Безответный же Черемош окончательно стал для длинноносой «эй, ты!». Парень явно страдал, но спорить не смел и все больше молчал, даже не пытаясь завязать разговор.

— Чего молчишь, сотник? Я, кажется, спросила? Привычное фырканье неожиданно порадовало. Серебряный браслет лежал на дне сумки, и Згур все больше убеждался: дядя Барсак прав, и все чаклунские уловки — просто обман. А что наемником не зовут, так, видать, просто надоело.

— В стражники наймусь. Куда-нибудь за море. Мир хочу повидать…