Орёлъ i соколъ

Только на второй месяц командировки они с Любочкой все же разговорились. Как то само собой это произошло. И потом она приходя сюда, сразу шла не к воде, а подсаживалась метрах в десяти… Володя понял сразу, чтоб коли родня заметит, не очень ей попало. Любочка садилась на песок так далеко, что бы было можно расслышать слова, но и не напрягать голос. А так – вроде и не вместе сидят – этот солдат, и она – дочка старого кержака Михея Власова.

А как у вас с женихом знакомятся?

Сватают. Нас – староверов здесь по Сибири много. Мы друг о дружке знаем, где невеста, где жених есть.

А если не понравится?

Понравится! А иначе батька так даст!

А за не из ваших, можно замуж выйти?

Неа! Только если он в нашу веру перейдет.

А у вас ведь вера, тоже в Иисуса? Так ведь?

Нет. Не совсем. У нас и книги по другому написаны, и молимся мы по другому.

Но ведь если Бог один? Какая разница.

Нет. Ты не понимаешь, – мягко и тоненько пела Любочка глядя в сторону и вытянувшимся из под длинной юбки большим пальчиком ноги чертя на песке какие то окружности. – У нас правильная вера. А у всех остальных она неправильная. Во время раскола, это еще до царя Петра было, часть русских людей приняли веру новую, переписанную, а мы – староверы, в скиты удалились. Тогда много наших братиев в гарях пожгли.

Как это?

А так – заживо. За веру.

А знаешь, я ведь молитву выучил по молитвослову.

Какую?

Отче наш…

Это хорошо… Но пора мне.

Любочка вскакивала пружинно, и покачивая, как написал бы Лермонтов, гибким станом быстро уплывала по ведущей вверх тропинке.

Аньке он писал часто. Адрес ее он знал наизусть еще с того вечера… Нет, утра, когда проводил ее в первый раз.

Он писал часто, почти каждую неделю, а она отвечала изредка. Может один раз в три месяца. В письмах на пылкость его признаний отвечала сухой хроникой своих институтских буден. А потом, на второй год и вовсе перестала писать. А когда Володя получил отпуск десять суток, и примчавшись домой, едва расцеловав мать бросился звонить Аньке, вдруг узнал ошарашившую его новость: Анькина бабушка на том конце детским своим голоском актрисы травести прозвенела словно колокольчик, – а Анечка замуж вышла и с Борисом Анатольевичем – мужем ее теперь уехала в свадебное путешествие к Черному морю…

Весь отпуск Володя ходил чернее тучи, все порываясь рвануть в Сочи… Но где там!

Паспорта нет, а по его военному билету путешествовать только до первой комендатуры!

И больше не писал.

По тропинке, что серпентином петляла по дну крутого овражка, прорывшего массивное тело песчаного обрыва, Володя спустился к Иртышу. Любочки не было. Он расстегнул хэ-бэшку, бросил ремень и фуражку на песок. Сел лицом к воде, подхватив колени, как это всегда делала Любочка. А вон вдали и Елисеев приближается… Нет, не Елисеев. Их там двое. Нет, даже трое. Да они еще и в форме! Да и с автоматами. При приближении солдат, Володя встал, застегнулся на всякий случай, и подпоясался.

Эй. – крикнул старший из краснопогонников, – вы бы сержант, шли до части своей.

А что? – наивно поинтересовался Худяков.

А то что осужденные убежали… Тут где то могут… Вы не видели никого?

Я? – по идиотски переспросил Володя, – не, не видал.

Солдаты проследовали дальше вниз по берегу.

Интересно! Зэки беглые, ну дела! Володя усмехнулся, и снова расстегнул форменный ремень.

В Афгане духи расслабиться тебе не дают, везде на нерве ходишь, а в Союз прилетел – и на тебе – зэки беглые шатаются…

– Эй. Эй! Эй. Солдатик! Еле – еле послышалось вдруг из кустов что под самым обрывом, где овражная тропа выползала на пляжный песок.

– Эй, солдатик, подь сюда, не боись!

Володя прищурившись стал глядеть во все глаза туда, откуда доносился призыв, но ничего так и не увидал.

– Подь сюды, денег дам.

Володя осторожно приблизился, и тут таки разглядел в кустах двух дядек в серой робе и таких же темно-серых кепи.

– Ты молоток, кореш, что нас краснопогонникам не сдал… Молоток! Ты не боись, ты сбегай в сельпо, принеси нам похавать да выпить, вот деньги, возьми, тут тебе еще и самому на курево да на ханку хватит. Дядька, который говорил, протягивал несколько скомканных бумажек: трешки, пятерки…

Ты нам похавать принеси, и еще купи там в аптеке йоду и бинтов. Только, ты кореш, нас не выдай, ато мы тебя того…

Да не, он парень хороший, он же нас видел, когда спускался, ты же видел? – спросил другой – что постарше, – и не выдал, значит наш, значит соучастник, а значит и болтать не станет.

Неожиданно Володя почувствовал тонкий укол холодной стали сзади под ребро.

Не дергайся, кореш, а нето зарежу больно! – дыхнул кто-то сзади, тот третий, которого Худяков вообще прозевал.

Нука достань у него этот, как его, военный билет! – приказал тот, что давал деньги.

Сильная рука стоящего позади, властно и оскорбительно грубо полезла в нагрудный карман.

Ху-дя-ков! Во как! Место рождения – Ульяновск… Ну так, если ты нас корешок, выдашь, так мы тебя сыщем, а там – фью, – и Володя почувствовал, как нож, приставленный к спине двинулся вперед, заставляя Володю выгибаться, словно он становился в гимнастический мостик.