Орёл, несущий копьё [СИ]

Ещё я вижу, как она стояла,Прекрасней всех, в кругу прекрасных дам;Как солнце, красота её блистала, —Я подойти не смел к её стопам.Сладчайшая тоска мне грудь стесняла,Когда я зрел весь блеск, разлитый там;И вдруг, как бы на крыльях вознесённый,По струнам я ударил, потрясённый.Напрасно я пытаюсь вспомнить снова,

О чём в тот миг на лютне я вещал.В себе орган я обнаружил новый,Что мой порыв святой отображал:То дух мой был, порвавший вдруг оковы,В которых годы рок его держал, —Дух, из глубин которого воссталиТе звуки, что божественно в нём спали.Когда же струн давно умолкло пеньеИ прежний строй души я ощутил, —

Я в ангельских чертах её бореньеСтыдливости и страсти различил;И, сладких слов услышав обращенье,Я в небеса, казалось, воспарил…[6]

Мимо кто-то пронёсся стремглав, и Георг невольно отвлёкся. Молодой человек с букетом ромашек подбежал к вагону только что прибывшего поезда, с подножки которого в этот самый момент спрыгнула девушка с низкими хвостиками и ярким рюкзаком за спиной. Парень подхватил её на руки и закружил, а она смеялась, обнимая его, а когда вновь оказалась на земле, с чувством поцеловала и скрыла пылающее лицо в ромашках.

Георг следил за ними, чуть склонив набок голову, — он пытался представить себе бегущего так брата с букетом полевых цветов. Не получалось, как был он ни старался. Максимилиан никак не виделся ему на перроне, но легко — в центре роскошного бального зала, дарящим розу красивой девушке в дорогом платье — его невесте. Георг почему-то знал, что так всё и будет, чувствовал раньше, уверился после последнего письма. Вот только была ли Эльза Лихтенберг той девушкой, которая сможет заставить «дух прорвать оковы»? Он надеялся на это, но опасался, что нет — у брата слишком прочная броня, выкованная в лучшей кузне если не всей Европы, то Швейцарии уж точно — мастерской Винтерхальтеров.

На часах было десять семнадцать.

…Доблесть немца и величье —Не в неправде ратных дел.

Битвы против заблуждений,Чванных, злобных обольщений,Мир духовных достижений —Вот достойный нас удел!..[7]

Можно ли назвать достойным то, что они делали? Однозначно, это была битва против заблуждений, причём трудная и потенциально кровавая, но было ли это духовным достижением — указание грязнокровкам на их место в иерархии мира? Отец так считал, был уверен и брат, а Георг… нет, не сомневался и он. Сомневался Влад, и его настроением Георг невольно заразился. Но это пройдёт, скоро пройдёт…

…Тем из нас позор навеки,Кто не ценит Человека —Званье выше всех корон,Кто чужим кумирам служит,

Кто с казной британца дружит,Галла мишурой пленён…[8]

Тёмный Лорд — действительно великий чародей. Он не только сам силён, он собрал вокруг себя армию, равной которой не было давно, с самого падения Гриндевальда. Он был жёсток и жесток, непоколебим, готов на всё ради своей цели… И всё-таки в следовании Семёрки за ним что-то было неуловимо не так, как и во всём этом треклятом Лондоне. В чём же проблема? В его методах? Нет, после школы отца Георга мало что могло удивить и смутить. В том, что он британец? Нет… возможно. «Неужели мне так важно следовать за „своим“? — удивился Георг, он сам от себя этого не ожидал. — Поэтому я с большей охотой подчинился приказу, зная, что он — полностью инициатива Адлера, а не передан ему Тёмным Лордом?..»

…Все народы на землеВ некий день венчает слава,Путь в бессмертье величавыйСветит каждому во мгле.Нашей славы час пробьёт —Немца день ещё придёт![9]