Александр, обласканный в детстве почти истеричной любовью матери, в последние годы воспитанный философскими назиданиями Аристотеля, трудно входил в своеобразную обстановку царского двора. Он замечал, что вельможи из знати нередко делали вид, что не замечают его, избегая встреч с ним. Царевич догадывался, что их поведение являлось проявлением сложившейся нелюбви к Филиппу из-за женитьбы на Олимпиаде, чужеземке, которую македонская элита тайно и явно ненавидела. Александр, если бы пожелал, мог смириться с судьбой, но он любил мать и предавать её было не в его характере. Врождённая гордость не позволяла идти на поводу людей ниже рангом, поэтому он как мог отгораживался от всех во дворце незримым барьером, и даже с самыми знатными приближёнными царя вёл себя независимо.
Чтобы не чувствовать себя окончательно одиноким, Александр сдружился с Гефестионом, Птолемеем и Гарпалом – все из знатных семей, и ещё с Неархом, Лаомедонтом и Эригием, из небогатых греческих семей. А остальные товарищи по Миэзе из придворных родов Пармениона, Антипатра и Аттала не входили в доверительный круг его близких друзей.
Неожиданно произошло событие, перевернувшее представление македонской знати о сыне царя. Примерно через месяц после того, как войско Филиппа оставило Пеллу, в мегарон зашёл Элний.
– Александр, племена медов* восстали и убили наших сборщиков дани, – сообщил он без особого энтузиазма, ради формального отчёта.
Гром с ясного неба! Наследник знал, что эти ранее недружественные фракийские племена, давно примиренные Филиппом, исправно выплачивали дань, не проявляя желания выйти из-под его опеки. Македония взамен защищала их селения от враждебных соседей. Но среди фракийцев кто-то пустил слух, что Филипп погиб в Скифии, и меды тут же отвернулись от Македонии.
– Я накажу отступников! – решительно заявил Александр Антипатру, которого немедленно вызвали на совет вместе с командирами, кто оставался в резерве при дворе.
– Если так случится, отцу понравится, – высказался советник, не придавая значения своим словам.
Мнение любимого советника и полководца отца оказалось для Александра решающим. Он приказал командирам в экстренном режиме готовить отряд и призвал Каллисфена, чтобы он сообщил о медах всё, что знает.
– Меды когда-нибудь всё равно решились бы на восстание, – пояснил Каллисфен. – Они проживают в долине Стримона, укрытой горами с густым лесом, и поэтому чувствуют себя в значительной мере безопасно. Они думают, что их главный город Мелник*, окружённый стенами, недоступен для врагов, поскольку стоит в месте слияния рек Струмы и Струмицы.
Каллисфен вспоминал о медах, что о них писали древние авторы. Александр удивился, когда узнал, что меды ведут родословную от Меда, сына дочери царя колхов – Медеи, возлюбленной Ясона, предводителя легендарных аргонавтов.
– Ксенофан из Колофона написал о своих встречах с фракийскими медами, – продолжал сыпать сведениями Каллисфен, – будто внешне они отличаются от греков вследствие рыжих и русых волос и голубых глаз; отпускают усы и бороду, а волосы на голове предпочитают собирать на макушке.
– Ну, это нетрудно проверить, – усмехнулся царевич. – А тебе известно, как они воюют, их обычаи? Чтобы победить врага, узнай его изнутри, – так учил отец.
– Судя по высказываниям Геродота, вооружены они дротиками, пращами и маленькими кинжалами, но владеют ими хорошо. Интересно отметить их странные обычаи: детей своих они продают на чужбину, целомудрие девушек не хранят, но верность замужних женщин строго соблюдают. После смерти мужа родственники спорят, кто из нескольких его жён была самая любимая – вот её закалывают на могиле, чтобы сопровождала в потустороннем мире, а остальные жёны сильно горюют, что выбрали не их. К труду меды непривычны, наиболее почётной считают жизнь воина и разбойника. Таковы, царевич, самые замечательные их обычаи.
Вскоре отряд был готов к походу. Узнав, что поход возглавит сын царя, воины-ветераны,
У Александра не было боевого снаряжения, исполненного специально для него – пришлось спешно подбирать в царском арсенале и подгонять по росту и юношеской комплекции. В поход царевич отправился на своём друге Букефале, по которому тосковал, когда был занят учёбой. Для обоих это было первое испытание на верность друг другу…