Оркестр меньшинств

Иджанго-иджанго, мой хозяин почувствовал, как его тело засветилось от восторга при ее появлении в тот вечер. Ее волосы были расчесаны на манер, который показался бы необычным великим матерям, но мой хозяин нашел их глянцевыми и привлекательными. Он посмотрел внимательно на ее аккуратно завитые волосы, на ее часики, браслеты на запястьях, ожерелье с зелеными бусинками, напомнившее ему о жившей в Лагосе сестре матери, Ифемии, с которой он давно потерял связь. Хотя он и до этого чувствовал себя недостойным Ндали из-за своего невежества (он никогда не бывал ни в клубах, ни в театрах), его самооценка стала еще ниже, когда он увидел ее тем вечером. Пусть она и обращалась с ним с бесконечным радушием и приязнью, но он стоял перед ней, остро ощущая свою ничтожность. И потому он участвовал в разговоре как человек, который оказался там по принуждению, говорил только то, что было необходимо, и то, что подсказывала ситуация.

– Вы всегда хотели быть фермером-птицеводом? – спросила в какой-то момент Ндали. Она спросила об этом раньше, чем он ожидал, а потому его опасения, что она не отдастся ему, усилились.

Он кивнул, когда ему пришло в голову, что он может и солгать. Поэтому он сказал:

– Может быть, нет, мамочка. Это мой отец завел дело, а не я.

– Птицеводство?

– Да.

Она посмотрела на него, на ее лице появилась сдержанная улыбка.

– А как? Как завел? – спросила она.

– Это долгая история, мамочка.

– Бог ты мой! Я хочу ее услышать. Пожалуйста, расскажите.

Он посмотрел на нее и сказал:

– Хорошо, мамочка.

Эбубедике, он стал рассказывать ей про гусенка, начав с того, как его поймали, когда моему хозяину было всего девять лет. Эта встреча изменила его жизнь, и я должен теперь рассказать тебе о ней. Отец взял его как-то из города в деревню, сказал, чтобы он выспался, потому что утром они пойдут в лес Огбути, где около укромного озера в самом сердце леса обитают особые гуси с оперением белым, как хлопок. Большинство охотников избегали этой части леса, потому что боялись смертельно опасных змей и диких зверей. Озеро это прежде было притоком реки Имо. Я видел его много раз. Очень давно, задолго до того, как охотники за рабами аро начали прочесывать эту часть Алаигбо, озеро было рекой. Но землетрясение отрезало этот участок от остальной реки и превратило в застойный водоем, который стал домом для белых гусей. Они обитали там давно, сколько помнили жители девяти деревень вокруг леса.

Мой хозяин и его отец, который взял с собой длинноствольное ружье, дойдя до этого места, остановились за стволом упавшего и гниющего дерева, покрытого травой и дикими грибами. В двух бросках камня от дерева находился застойный водоем, наполовину укрытый листьями. Рядом с ним тянулась прибрежная полоска заросшей кустарником влажной земли, усеянной щепками. Именно там и собралась стая белых гусей, там она кормилась. Словно испугавшись присутствия людей, большая часть стаи поднялась и, хлопая крыльями, улетела в более густую часть леса, остались только гусыня, ее приплод и еще один крупный гусь. Третий гусь подпрыгнул несколько раз и поплыл по далекой воде, пока не добрался до отмели, после чего исчез в зарослях. Мой хозяин как зачарованный смотрел на гусыню. У нее были богатое оперение и узорчатый книзу хвост, большие глаза и коричневый клюв с ноздрями. Двигаясь, она расправляла крылья и не переставая помахивала ими. Гусенок рядом, с более длинной, словно выщипанной наверху шеей, был не похож на нее. Он ковылял вразвалочку на крохотных ножках за мамой, которая начала удаляться от птенца. Отец моего хозяина уже прицелился и застрелил бы ее, если бы перед ним вдруг не возникло тревожное видение. Гусыня остановилась и замерла на мягкой земле, ее лапки погрузились в жижу, она теперь ждала с широко открытым клювом. Гусенок приблизился к ней, тихонько гогоча, и засунул голову в ожидающий его клюв так, что половина шеи исчезла из виду.

Мой хозяин и его отец смотрели в удивлении, как голова и шея гусенка копошатся в глотке матери. Пока детеныш кормился, его мать старалась сохранять равновесие. Она закопалась ногами еще глубже в жижу, она неистово взмахивала крыльями, она отступала быстро и уверенно, ее когти то сжимались, то разжимались. Несколько мгновений моему хозяину казалось, что птенец, жадно копающийся в глотке матери, разорвет ее. Движения клюва птенца можно было видеть под бледной кожей материнской шеи. Мой хозяин чуть ли не удивился, когда гусенок отсоединился от матери и понесся прочь, подмахивая крыльями и полный жизни, словно родился заново. Его мать повернула голову, издала крик, и, казалось, ноги под ней подкосились. Потом она поднялась, с нижней половины ее тела капала болотная жижа, но она побежала в том направлении, где затаились, присев, мой хозяин и его отец.

Птица была рядом, когда отец прицелился. Выстрел с грохотом отбросил гусыню, оставив после себя вихрь перьев. Стая гусей сорвалась с места, и лес взорвался истерическим звуком порхающих крыльев. Когда перья улеглись, мой хозяин увидел гусенка, спешащего к телу матери.