Орлы императрицы

На измышления иностранцев, представлявших русских в неприглядном виде, Екатерина отвечала: «Нет народа, о котором было бы выдумано столько лжи, нелепостей и клеветы, как о народе русском. Однако же, если бы взяли на себя труд рассматривать вещи добросовестно и беспристрастно и сравнивать их философским взглядом с тем, что мы видим в остальном человеческом роде, то увидели бы, что он стоит приблизительно в уровень с остальными народами Европы, и что лишь предубеждение и предрассудок могут ставить его на другую степень. Надеюсь доказать то, что я утверждаю. Все те, кто писал о России, были иностранцы, которые, по незнанию языка и страны, говорили скорее то, что им казалось, чем то, что они действительно видели. Немецкие писатели, например, исполненные предубежденности в пользу своей страны, искали в русских немцев; не находя их, сердились: все было дурно. Русским было непростительно быть русскими…

Я имею честь быть русской, я этим горжусь, я буду защищать мою Родину и языком, и пером, и мечом — пока у меня хватит жизни…».

Пожалуй, образ Екатерины как человека наиболее наглядно раскрывается в эпизодах, взятых из жизни.

Адмирал В. Я. Чичагов после блистательных побед находившегося под его командованием русского флота над шведским был приглашен Екатериной во дворец. Знавшие его придворные предупредили государыню о том, что Василий Яковлевич почти не бывал прежде в светском обществе и в разговоре нередко допускает весьма неприличные для уха выражения, способные расстроить императрицу. Тем не менее старика вызвали, и, когда он предстал пред светлые очи, государыня усадила его напротив себя в кабинете, вежливо предложив рассказать об одержанных победах.

Адмирал поначалу оробел, но постепенно входил в роль, все более распалялся воспоминаниями и, наконец, забыл где находится. Дойдя до рассказа о бегстве неприятельского флота, адмирал уже размахивал руками и, переходя на крик, употреблял слова, достойные самого «подлого» люда.

Вдруг он опомнился, пришел в ужас и повалился государыне в ноги, умоляя простить.

«Ничего, Василий Яковлевич, — как ни в чем не бывало сказала Екатерина, — продолжайте, я ваших морских терминов не разумею». Старик принял ее слова за чистую монету и, ободренный на прощание государыней, спокойно удалился.

В другой раз Екатерина обратилась к одному из генералов: «Никак не могу понять, какая разница между пушкой и единорогом». Служака ответствовал: «Разница большая, Ваше Величество, вот изволите видеть: пушка сама по себе, а единорог сам по себе». «А, теперь понимаю» — улыбнулась государыня.

В эрмитажных «собраниях» (на балах и ужинах в императорском дворце) одно время было заведено правило: уличенный при разговоре во лжи человек должен был опустить в специально для штрафов приготовленный ящик 10 копеек. Казначеем назначили ставшего впоследствии государственным канцлером А. Безбородко, в обязанности которого было вменено собранные «лживые» деньги раздавать беднякам.

Один из придворных завсегдатаев, неисправимый враль, достойный лавров барона Мюнхаузена, почти один постоянно наполнял штрафной ящик деньгами. И однажды Безбородко, опасаясь полного разорения этого господина, посоветовал государыне не пускать его более в Эрмитаж. «Пусть приезжает, — возразила Екатерина, — после ваших ежедневных докладов мне необходим отдых, а иногда хочется и вранье послушать». «О, матушка, — оживился Безбородко, — если тебе это приятно, то пожалуй в наш Правительствующий Сенат, там ты не такое услышишь!».

Будучи в Царском Селе и проснувшись раньше обычного, Екатерина вышла на дворцовую галерею вдохнуть утреннего воздуха и увидела у подъезда телегу, торопливо нагружаемую дворцовыми служителями. Никем не замеченная государыня смотрела некоторое время на происходящее, и, поняв, что на ее глазах воруют казенные продукты, окрикнула служивых и попросила одного из них подойти к ней поближе. «Что вы делаете? Вы никак нагружаете телегу казенными припасами?» Ни живой ни мертвый служитель рухнул на колени, раскаиваясь и прося пощады.

«Чтобы это было в последний раз, — сказала Екатерина, — а сейчас уезжайте поскорее, пока вас не увидел обер-гофмаршал, тогда вам несдобровать».

В другой раз, также проснувшись рано и не желая будить прислугу, она решила сама истопить печь и была изумлена, услышав откуда-то истошный вопль. Оказалось, что в это время в трубе орудовал трубочист; когда сильно «разогретый», он выскочил, императрица принесла ему свои извинения.