Оружейный барон

Отдал приказ установить их южнее и севернее станции на особо угрожаемых направлениях контратак царцев вдоль железных дорог. И послать гонцов на ручной дрезине с требованием командованию направить к ним запасные расчеты артиллеристов из резерва. Раз такая оказия. Заранее об этом мы как-то не подумали. Да и не рассчитывали на такую удачу, если совсем уж по-честному. А тут откровенно орденопадом запахло. За одну захваченную пушку всем участвующим крест дают, а тут шестнадцать…

Кстати, станционный телеграф нам достался на вокзале целеньким, в комплекте с дежурными телеграфистами — на мое удивление, совсем гражданскими железнодорожниками, по национальности огемцами, охотно пошедшими с нами на сотрудничество. Но связаться по навороченному аппарату, печатающему телеграммы буквами на узкой бумажной ленте, с нашим командованием оказалось невозможно, еще по прошлому году кабель со столбов шрапнелью посрывало, да так и не удосужились его восстановить за время кратких перемирий.

Связь была только с царской ставкой в Ракóве, портом на севере, и с полевой ставкой командующего непосредственно армией вторжения на левом берегу реки. Чем склонный к розыгрышам Безбах и воспользовался, отстучав генералу Мудыне от моего имени ультиматум: «Моментально сложенное оружие — почетный плен. Сутки промедления — позорный плен. На третьи сутки — смерть. Комиссар Кобчик, станция Узловая». И дата с точным временем захвата нами станции. Старлею показалось тогда, что это смешно.

Но я этого уже не ведал. Оставив Безбаха командовать на станции, я отцепился от основного БеПо и на мотоброневагоне с прицепленными к нему тремя платформами с штурмовиками медленно покатил в сторону моста. Движок, размеренно стуча, тянул почти на пределе, А впереди еще дюжина верст как минимум, так что требуется поспешать.

Утро для боя выдалось прекрасное. В небе легкая дымка, закрывающая солнце. Нет жары. Нет и холода. Комфорт, да и только. По сторонам от «железки» ласкающую взгляд золотую осень трепещет легкий ветерок. В такую погоду по грибы ходить, шашлыки жарить, с девушкой миловаться, а не воевать.

Приближаясь к мосту, занял место в командирской башенке, потеснив командира вагона. Это мой бой! Вахмистр горных батарейцев не возражал — право вождя самому вести их за собой в сражение никем из горцев не оспаривается.

Пока нам везло, катились без единого выстрела, не встречая никакого сопротивления. И вообще какого-либо наличия противника.

Мост чрез Нысю был старый, однопутный, поэтому на подъездах к нему с обоих берегов устроены разъезды. Но и после того как трансконтинентальную магистраль переделали на два пути в обе стороны, тут так все и осталось. Это конечно же задерживало перевозки. Проект второго, параллельного моста был утвержден давно, еще в мирное время, но война спутала все планы…

После разъезда, забитого эшелонами со стреляными снарядными гильзами, приготовленными царцами для отправки в тыл, когда до моста пошел уже одноколейный путь, по шпалам навстречу нам бежал человек и что-то истошно орал, размахивая зеленым флажком.

— Отцепить платформы, — приказал я. — Замедлить ход.

Штурмовики, не дожидаясь остановки своих платформ, частью на ходу поспрыгивали на гравий насыпи, другие прикрывали товарищей пулеметами, а особо назначенные навалились после отцепки на тормоза, что дико скрежетали металлом по рельсам.

Немногочисленная охрана эшелонов на разъездах сопротивления никакого не оказала и охотно сдалась, сложив старые однозарядные винтовки с игольчатыми штыками.

Броневагон, избавившись от тяжести прицепа, рванул вперед со всей своей максимальной боевой скоростью — тридцать километров в час.

Человек с зеленым флажком резво соскочил с пути, чтобы не попасть под нашу переднюю контрольную платформу с пулеметами и десантниками, но орать не перестал. Но я его за стуком двигателя не слышал. Да и не обратил особого внимания.

С гулом пролетели по обеим сторонам ажурные деревянные фермы пяти пролетов моста, и, ворвавшись на правый берег реки, я отдал приказ стрелять только из пулеметов. Эшелоны на разъезде, считай, уже наши трофеи.

Проскочив первый за мостом разъезд, также забитый эшелонами, неожиданно увидел, что однопутная дорога там и дальше продолжается, и навстречу нам со второго разъезда по ней уже вышел эшелон крашенных суриком теплушек с большим черным паровозом впереди. Паровоз уже разгонялся, отчаянно дымя высокой трубой с раструбом. Увидев нас, встречный машинист разразился серией тревожных гудков и дал по тормозам так, что паровоз заскользил по осыпаемым песком рельсам истошно, с подвзвизгом скрипя колесами.

— Уя-струя, — вырвалось у меня. — Семафор же зеленый был?

— Осмелюсь доложить, ваша милость, — затараторил вахмистр мне в ухо, — но у царцев зеленый цвет запрещающий.

— Что же ты раньше молчал? Болинтер, двигай булками. Двигатель на реверс! — прорычал механику и тут же истошно скомандовал: — Носовое орудие, по паровозу болванкой — огонь!