«Осада человека». Записки Ольги Фрейденберг как мифополитическая теория сталинизма

Так я поддержала и свою честь, и чувство правды, выскочив из расставленной мне западни: обсужденье было организовано так, чтоб поймать меня на резкости или трусости, и чтобы поднять меня на воздух как единственного ругателя среди общих похвал – среди голосов «научной общественности» (XXXII: 3, 65).

Она надеется, что своей откровенностью (или кажущейся откровенностью?) она избежала расставленной для нее «западни».

После собрания всем казалось (пишет Фрейденберг), что она потерпела поражение. Она говорит от лица своих врагов:

Я потерпела полное моральное пораженье. Дементьев рассчитался со мной. Учебник Тронского оказывался замечательным, ошибок у Тронского никаких не было. <…> Тем самым представитель горкома партии был прав, дискредитируя меня и поднимая Тронского. Дементьев полностью восстановил свой престиж (XXXII: 3, 66).

Изложив позицию врага, Фрейденберг переходит на свою точку зрения:

Глупцы! Они не подозревали, что я выиграла: зацементировать кафедру, опять сделать Тронского тем профессором, каким он был, стать с ним в прежние нормальные деловые отношения – этого нельзя было сделать иными средствами. Мне казалось невозможным продолжать работу на кафедре, имея Тронского ущемленным. Сколько я ночей не спала, стараясь найти средство, которое избавило бы меня от гнусной роли его «прорабатывателя». Жизнь помогла мне двояко. Но могли ли это понять партийцы, бандиты, вся эта диверсионная сволочь? (XXXII: 3, 66)

Здесь она описывает свою сложную тактику: сохранить свою научную честь, высказав свои легитимные научные претензии к методологии Тронского; избавиться от гнусной для нее роли проработчика; сохранить профессиональные, деловые отношения с самолюбивым Тронским (ради кафедры); и при этом не попасть в западню, расставленную для нее партийной организацией в лице Дементьева и Вулих (ожидавших от нее повторения нападок на Тронского, который, как ей казалось, теперь находился под защитой партийной организации).

Можно ли было реализовать это парадоксальное желание? Достигло ли ее выступление желаемого результата? Боюсь, что мы не можем этого ни знать, ни понять. Опишем только, как об этом говорила сама Фрейденберг, оказавшаяся в отчаянном положении, и заметим, что ей тогда казалось, что – вопреки всеобщему мнению – она победила.

Если в голове Фрейденберг и царила неясность относительно сложных политических интриг на кафедре, она испытывала полную ясность, когда думала об общем направлении карательных кампаний в теоретической перспективе.

Так, она проводит аналогию между своей кафедрой и сталинским государством, с его международной политикой:

В большой международной политике делается то же, что у меня на кафедре. Сталин создал особый аппарат подрывателей, шпионов, особую систему подпольной диверсии, которую нельзя ни охватить, ни определить, ни поймать с поличными. Я не потому описываю ее, что она подтачивает мою жизнь, а потому, что она, так сказать, сверх меня, и есть факт университетский, государственный, исторический.

Полная безыдейность и беспринципность сталинизма наглядно показывает себя в последних событиях на кафедре (XXXII: II, 52).