Осада, или Шахматы со смертью

Тисон глядит на него подозрительно. Глядит не менее трех секунд. Голову мне не морочьте, профессор, бормочет он вслед за тем. Дело-то к вечеру. Однако Барруль не сдается. Может, может возникнуть этакая связь. В конце концов, известны случаи, когда людям, наделенным особой чувствительностью, снятся вещие сны, в которых, пусть частично, провидится грядущее. Многие животные загодя предчувствуют землетрясения или иные стихийные бедствия. Может быть, и человек тоже наделен возможностью наития. В известной, конечно, степени. В ходе столетий дар этот у большинства людей атрофировался. Но всегда были и есть люди со сверхъестественными свойствами. И быть может, убийца обладает могучим даром предчувствия. Поначалу этот инстинкт пробуждался теми же силами или природными условиями, которые заставляли бомбу упасть не куда-нибудь, а именно в это место. Потом чувства его столь обострились практикой, что он обрел способность действовать не после разрыва гранаты, а до него.

— Ну, то есть, как я сказал, человек исключительный, — завершает свою лекцию Барруль.

— Исключительная сволочь, хотите вы сказать, — с негодованием фыркает Тисон.

— Может быть… Один из тех, кого, перефразируя д'Аламбера, можно определить как существо опасное и загадочное, владеющее искусством окутывать покровом тьмы светлую саму по себе науку. Но позвольте мне вам сказать, комиссар: вполне вероятно, что и вы могли бы стать если не им, то таким же, как он, ибо какие-то наития и прозрения убийцы свойственны и вам. И это парадоксальным образом в плане чувствований ставит вас на одну доску с этим монстром… Вы ближе к пониманию его движителей, чем все остальные наши сограждане.

Они уже свернули за угол и под зелеными решетками и жалюзи балконов медленно идут вверх по склону Мурги. Барруль поворачивает к Тисону голову, всматривается в него, пытаясь понять, какое впечатление произвели последние слова.

— Вселяет некоторое беспокойство, а? Как вам кажется?

Тисон не отвечает. Он вспоминает юную проститутку из Санта-Марии, лежащую вниз лицом. И кончик своей трости, скользящий по белой коже. И черный гнусный провал, который вдруг ощутил в своей душе.

— И не исключено, что именно этим можно объяснить вашу одержимость, далеко выходящую за рамки служебного долга, — продолжает профессор. — Вы знаете, кого ищете. Инстинкт подсказывает вам, как узнать его. И в этом случае наука — только помеха делу. Тогда это вопрос лишь времени и удачи. Как знать?.. В один прекрасный день ваши пути сойдутся, и вы поймете, что перед вами — он.

— Я узнаю в нем собрата по строю чувствований?

В хрипловатом голосе звучит угроза. Комиссар сам замечает это, а одновременно — и как меняется в лице его собеседник.

— Черт побери, я вовсе не это хотел сказать, — торопливо произносит тот. — Сожалею, что неловко выразился и невольно обидел вас. Однако согласитесь — никто из нас не знает, какие темные глубины таятся у нас в душе. И сколь зыбки иные границы.

Несколько шагов он проходит в молчании. Потом заговаривает вновь:

— Скажем так по моему мнению, эту партию можно играть только на вашей доске. Современная наука тут вам подспорьем не будет… Очень может быть, что вы и этот убийца видите наш Кадис не так, как все мы.

В мрачном смешке комиссара можно расслышать все, что угодно, кроме приязни. На самом деле, предупреждает он миг спустя, я смеюсь над собственной тенью. Над тем портретом, который нечаянно или намеренно принялся было набрасывать его спутник.

— Темные глубины, говорите…

— Да. Говорю. У вас, у меня, у кого угодно.

Внезапно Тисон чувствует потребность оправдаться. Жгучую потребность.

— У меня была дочь, профессор.

Нетерпеливо ткнув кончиком трости в землю, он резко останавливается. Глухая ярость закипает в нем, пронизывает до кончиков волос. Дрожь ненависти и внутреннего раздрая сотрясает все тело. Барруль, едва лишь зазвучал этот искаженный ненавистью голос, смотрит на комиссара иначе — с удивлением.

— Знаю… — бормочет он со внезапным смущением. — Несчастье… да… Я слышал об этом.

— Она была совсем еще девочкой… И теперь, когда я вижу эти истерзанные тела…

Услышав это, профессор едва ли не с ужасом прерывает комиссара, вскинув руку:

— Не хочу, чтобы вы говорили об этом. Я вам запрещаю.

Теперь черед удивляться настает Тисону однако он не произносит ни слова. Останавливается, смотрит на Барруля, безмолвно требуя объяснений. Тот вроде бы намеревается продолжить путь, но не трогается с места.

— Я слишком высоко ценю вашу дружбу, — неохотно, через силу произносит он наконец. — Хотя применительно к вам слово «дружба» можно употребить лишь условно… Скажем так — я слишком дорожу вашим обществом. И покончим на этом, хорошо?

— Как вам будет угодно.

— Вы, комиссар, из числа тех людей, которые никогда не прощают другим однажды проявленной слабости. И я не верю, что если, поддавшись давлению обстоятельств, вы чересчур разоткровенничаетесь передо мной, вам самому это понравится. Я имею в виду вашу жизнь… Ваши семейные дела…