Павел Муратов

ОСАДА ЛЕВЕЛЛИНА

Четвертая осада Левеллина оказалась столь же безрезультатной, как и другие три, о которых сохранила нам память история. Маленький фландрский городок, укрывшийся в своих толстых розовых стенах и влажно-зеленых густых садах, сохранил по праву гордый девиз «Urbs invicta»[1]. Между тем днем, когда колокол beffroi[2]

сообщил гражданам о приближении неприя-теля, и тем, когда он радостно возвестил освобождение, прошло всего три недолгих осенних месяца. Не весь скот, согнанный окрестными крестьянами на городские площади и жалобно мычавший там дни и ночи, был съеден солдатами, не весь порох был расстрелян пушками, бомбардами и кулевринами[3]. Осаждавшие не дождались даже ранних морозов, которые могли бы покрыть стеклом льда водные пространства, образовавшиеся на лугах вокруг Левеллина в первый же день осады, как только были открыты традиционные плотины на реке Ис.

История приписала этот счастливый для фландрской крепостцы исход особым талантам ее военачальника, шевалье де Сент-Эльма. Окончивший вскоре после осады вполне мирно здесь свои дни, он покоится ныне в соборной церкви святого Сатурнина[4]

, под скромной плитой, украшенной лишь несколько загадочной эпитафией: «Грезил бодрствуя, спит без снов». Такая странная уверенность в последнем сне шевалье де Сент-Эльма могла быть выражена только человеком, который хорошо знал его при жизни. Действительно, эпитафия была составлена его близким другом, небезызвестным в свое время астрономом Палюсом, — второй и, кажется, последней знаменитостью Левеллина. В словах этой эпитафии чудится веяние уже скептического ума, неожиданное для той эпохи и для цветного сумрака готической фландрской церкви.

Палюс разделил с шевалье де Сент-Эльмом невеликие, впрочем, труды и опасности осады Левеллина. Стоя на городских валах, он следил в трубу за движением неприятельской армии так же усердно, как наблюдал он за течением звезд и бегом планет. Ночью ракеты и бомбы чертили для него фигуры новых невиданных созвездий, а раскаленные ядра казались кометами, которым было бы так заманчиво дать имя Палюса. Слушая их тяжкий, шуршащий полет, он думал о мудрых законах баллистики, и одно ядро, едва не задевшее удивительные часы на городской ратуше, заставило его просидеть потом всю ночь с пером в руке, покрывая листы бумаги знаками и цифрами баллистических вычислений.

С этими листами цифр и чертежей оказался он на другое утро у двери шевалье де Сент-Эльма. Часовой отсалютовал ему мушкетом, дверь отворилась. Шевалье стоял среди комнаты с улыбкой на своем бритом, тонком, молодом и старом лице. Голубые глаза смотрели ясно под высоким, сильно откинутым лбом, увенчанным светлым, париком с крупными прядями. Сухой извилистый рот приветливо двинулся, небольшая желтоватая рука указала на кресло. Высокая, худая фигура шевалье напомнила маленькому круглому астроному циркуль, который он передвигал вчера с такой осторожностью в своих вычислениях.

Сэнт-Эльм сел и, сложив близко от своего лица руки, глядел на них, слушая рассуждения своего гостя вежливо и равнодушно. Выстрелы не прерывали речи ученого: был тихий, туманный день, и лишь слабо рисовались в окне очертания высоких красных крыш и формы начавших желтеть деревьев. Однако Палюс внезапно остановился и замолчал. Сент-Эльм понял его, и, не меняя позы, стал говорить:

— Вам кажется, мой добрый Палюс, что я слушаю вас с недостаточным вниманием. Я рассеян сегодня, но вы должны быть ко мне снисходительны. В то время, когда ваш ум поглощен законами действия слепых механических сил и движением мертвых неодушевленных тел, меня волнует нарушение законов человечества и обычаев великого искусства войны, которому мы все служим. Вчера слепое ядро едва не разрушило удивительные часы на нашей ратуше, произведение мастера Жилля, поставившего их там собственными руками в 1602 году. Что сказали бы вы, если бы грубая и случайная сила ядра изуродовала бронзовые фигуры двух рыцарей, которые вот уже сколько лет, ровно в полдень, выходят из своих ниш и поочередно бьют в колокол, заставляя вас вскочить из-за стола, заваленного книгами, и, хлопнув в ладоши, заказать слуге устрицы и белое вино? Я сегодня же пошлю с парламентером письмо генералу графу Сольн, командующему неприятельскими силами, с указанием на ту опасность, какой подвергают нашу городскую достопримечательность и его собственную военную репутацию его слишком беззаботные канониры.

Палюс сделал движение, но Сент-Эльм, как бы желая предупредить его, встал и начал ходить по комнате, иногда останавливаясь и продолжая говорить: