Осада (СИ)

– Наверное, хорошо, что она не услышала окончание. Все это, то, что ты принес… одна грязь и только. А ей достаточно было услышать первое.

– Грязь, – согласился Иван. – Мы все в грязи.

– Именно, – шум внизу стал сильнее, возможно, дверь начинала подаваться. Манана снова очнулась, попросила пить, и, вспомнив, подала руку Ивану. Он сжал ее бережно, потом осторожно нагнулся над девушкой. Она что-то прошептала прямо в его губы, он так же тихо ответил. Бахва попытался отойти, ноги не слушались. Слишком сильно устал.

Неожиданно Иван поднялся. Вместе с его сестрой, как только сил хватило. Обняв, едва держась на ногах, он обернулся к брату.

– Бахва, у тебя должна быть граната. Дай.

Он вздрогнул. Значит, все. Она уходит. С другим. Он ждал, что это произойдет, в любом случае должно произойти. Но что вот так, в самом конце пути. Не верил, не хотел верить. Слишком привык к ней. К тому, что она всегда рядом, всегда придет на помощь, выручит, прикроет. Как странно, он всю жизнь пытался стать самостоятельным, избавиться от назойливой сестринской опеки, и только теперь понял, что никогда не нуждался в ней больше, нежели сейчас. Бахва беспокойно взглянул на Важу, но тот молча отвернулся. Молодой человек уже давно молчал, заперев в себе все чувства. Он все равно верил в вертолет, но дальше вертолета себя уже не видел. И никого не видел. Вот удивительно: этот диск, словно на нем строился весь его мир, оказалось, достаточно было выдернуть его, и мир рухнул, и ничего не осталось взамен. Только вертолет. А зачем он теперь, зачем?

Бахва подал гранату, Иван прижал Манану крепче, выдернул обручальное кольцо – собственные слова Куренного, и спокойно шагнул вниз. А внизу….

Когда грохот стих, Бахва тихо сказал.

– Важа, прости, у меня оставалась только одна. Им она была нужнее, – на что Важа согласился, не разжимая белесых губ, кивком головы. – Будем ждать вертолет? – снова кивок. – Хорошо, будем ждать вертолет.

И вертолет прилетел. Через несколько дней появился над Кутаиси, стремительно пролетая над городом. В нем находился глава парламента Грузии, вместе с семьей спешно перебиравшийся в Батуми. Пилот заметил грузинский флаг на крыше дома, – что это за здание, объяснять не надо было, – а рядом с ним, два тела. И еще несколько внизу, их давно сгрызли собаки. Зомби нигде не было видно.

– Гия, посмотри, что там, – сказал он стрелку, сидевшему на месте второго пилота. Вертолет сбавил скорость, сделал круг над зданием. Пилот пристально всматривался в тела.

– Убиты. Несколько дней назад. Друг друга, наверное, – предположил он. И отложив винтовку, развел руками. Спикер коснулся плеча пилота:

– Ну что же мы застряли, летим.

Вертолет поднялся и, набрав скорость, поспешил вслед за заходящим солнцем.

74.

За Карлсоном пришли около трех пополудни. Позвонили, а затем начали стучать в дверь. Словно не терпелось. Отец открыл, в узкую прихожую ввалилось двое ментов, один, не дожидаясь, одел Карлсону наручники, другой сообщил о задержании до разъяснений. Отец хотел что-то спросить, но внезапно осекся.

А затем началось странное. Когда Карлсон прибыл в отделение, задержанных там скопилось уже тьма. Мат, галдеж, недовольные вскричи, чей-то почти детский плач – все смешалось в сумбурный рваный фон, какую-то нервную синкопу, от коей выть хотелось уже через минуту.

Милиционеры, приведшие Карлсона, не стали долго разбираться, их вытащили по рации обратно и погнали на Бунинскую аллею. Не стал особо разбираться и дежурный, составляя протокол задержания. При себе у Карлсона ничего особенного не было, забрали только мелочь, часы, шнурки от ботинок и ремень с мощной железной бляхой. Тут же запихнули в камеру. Народу было порядочно, Карлсон, затюканный поточным методом обыска и сортировки, не сразу вспомнил о необходимости представиться. Да впрочем, представляться было особо некому – в камере и так находилось около десяти молодых людей в возрасте от шестнадцати и до двадцати пяти лет максимум. Все растерянные, обозленные, еще не пришедшие в себя. Громко переговаривались, не обращая внимание на рявканье из коридора, будто провоцируя и без этого задерганных милиционеров, принявших на себя всю эту людскую массу и распихивающих по переполненным камерам.

Прошло часа три, камера заполнилась до предела. Вернее, выше всякого предела, в ней уже находилось человек двадцать, так что сидеть можно было только на корточках или по-турецки. Вытягивали ноги по очереди или подкладывали под чужие. Духота установилась страшная, несмотря на прохладу, веявшую из окна. От немедля заполнившейся параши поднимался невыносимый смрад. Кто-то потребовал сменить, но на шум только матюгнулись из коридора и сообщили, что скоро дадут пожрать. Кого-то вырвало от одной этой новости. На допрос пока никого не вызывали. Не спешили, или, будучи заняты другими делами, спешно доделывали их, чтобы уже затем приступить.