Осада (СИ)

Отец молча обнял его, провел в комнату, раздел, уложил на кровать. Есть уже не хотелось, голова раскалывалась, Карлсон выпил анальгин и тотчас заснул. Когда проснулся, было уже утро. Позвал маму, но никто не отзывался. Наконец, вошел отец, спросил, как он, предложил поесть. Вроде уже лучше, а где мама? Отец долго мялся, не зная, как начать, потом понял, что этим только напугает сына и выложил начистоту: пошла на митинг, попала в перестрелку, получила травму, двое суток была в реанимации ей сделали операцию, только вчера вечером перевели в отдельный бокс, он настоял, заплатил серьезные деньги. Врачи говорят, что состояние стабильное, вроде как уже беспокоиться не о чем. Но пока навещать нельзя. Так что нам с тобой остается только ждать и приходить в себя. Хорошо, что ты все выдержал, сынок, молодец, становишься мужчиной. Карлсон слабо улыбнулся в ответ.

Два дня он приходил в себя, на третий поднялся с постели и побродил по комнате. Голова еще кружилась, до этого к ним приходил врач, обследовал, зафиксировал перелом ребра и сотрясение мозга, но в госпитализации отказал – во-первых, будет лежать в коридоре, все места забиты, а во-вторых у них у самих с недавних пор проблемы с лекарствами, ЕС ничего не поставляет, а у нас ничего не делается. Если только не за ваш счет все обслуживание. Отец смутился, потемнел лицом, молча сунул врачу тысячную купюру, тот выписал с полдюжины рецептов и откланялся.

– Лучше сэкономить, – согласился Карлсон, – маме ведь тоже надо поправляться, – отец кивнул, помрачнев еще больше. Денег у них оставалось в обрез, Карлсон выяснил это сразу, едва только встав на ноги. Со сберегательной книжки отца были сняты последние двадцать тысяч, видимо, они и пошли на оплату услуг. Оставался только неприкосновенный запас маминой книжки. Там гораздо больше, но ведь лечение в бесплатной больнице стоит чертову уйму денег, если все пройдет благополучно, то им едва хватит, чтобы заставить докторов осматривать больную, сестер – давать лекарства, нянечек – ухаживать.

На следующее утро им позвонили из больницы, сообщили, что завтра можно будет навестить. Отец ушел на работу в приподнятом настроении. Вечером, незадолго до того, как ему вернуться, позвонили еще раз, сообщили, скончалась.

– Как? – одними губами спросил Карлсон, едва нашедший временную точку опоры в стремительно завертевшемся мире. Сестра не была в курсе, она спросила у своей товарки, та подала лист болезни: анафилактический шок вследствие острой сердечной недостаточности. Он попросил повторить.

– Лекарство не то дали, уточните завтра у доктора Гаспарян, когда приедете насчет кремации договариваться, – холодно сказала она и повесила трубку. Карлсон, веря и не веря, перезвонил, попросил уточнить состояние здоровья…

– Умерла, – ответили ему, нет, голос вроде другой, – анафилактический шок. По вопросам кремации обращайтесь…

Он повесил трубку. Неожиданно та зазвонила сама, он поднял, думая, вдруг ошибка. Нет, звонили не из больницы.

– Это Тимур Гиоргадзе, – заговорила трубка. – Это ты… отец говорил, ты поднялся, вот так приятная новость. Очень хорошо, я выяснил, какой у них бардак произошел, тебя провели по другому делу, по экстремизму. Этим какой-то мне незнакомый старлей занимается, Русинов Илья Адамович. Доказательная база пуста, но они оставили тех, кто подписал протокол, я все волновался, вдруг ты тоже подпишешь, ведь по их неписаным законам, к экстремистам адвоката не пускают. Молодец, что продержался…

– Мама умерла, – тихо произнес Карлсон. На линии повисла гнетущая пауза, длившаяся очень долго. Даже привычного потрескивания статических зарядов не было. Ровная, ничем не прерываемая тишина.

– Прости. Мои соболезнования. Надо же… какое несчастье, – тихо произнес Гиоргадзе. – Как же так, отец мне звонил, сказал, вроде все в норме.

– Я так понял, они лекарство перепутали. Это… анафилактический шок… кажется, – почему-то он вдруг стал надеяться, что человек, говоривший с ним по телефону, внезапно отменит вердикт больницы и вынесет свой. Ведь он может, он много чего может. Но Гиоргадзе молчал. А когда заговорил, то всего лишь посочувствовал горю. Карлсон молчал и Гиоргадзе предпочел за лучшее прервать связь, еще раз извинившись.

Он положил трубку на базу и долго сидел рядом, чего-то ожидая. Нового звонка? Наверное, но он не был в том уверен. Просто сидел, пытаясь восстановить пошатнувшийся мир. Вернуть хоть что-то, что было. Но мир крутился перед глазами, дыхание застывало в груди, на глаза наворачивались, но никак не могли протечь слезы. Он будто закаменел на жестком табурете возле телефона – когда-то его специально поставила мама, чтобы не сидеть долго и не трепаться, в особенности ему с дружками-приятелями. Обычно он и не усиживал на мамином табурете долго, предпочитал стоять или бродить вокруг…. Мама… как же ты так? Как?