Осада (СИ)

– Прекрасно. Я найду его и сегодня же вышлю вам спецрейсом. Может, тогда вы убедитесь в моей правоте, а не его бреднях. А после этого перезвоню и мы договоримся об условиях обмена солдат – ведь вы о них так и не вспомнили. И только потом…

– Прекратите паясничать, Дзюба!

– И не собираюсь. Более того, если вы попробуете прилететь, не согласовав со мной условия вашего прибытия, вам будет отказано в посадке. Может тогда до вас дойдет решительность наших намерений. И полнота нашей власти. Нашей, – с нажимом повторил он и, не прощаясь, с грохотом бросил трубку на рычаги. И долго сидел, дыша как после трех километров пробежки, глядя на старый дисковый аппарат с гербом России.

Наконец, вошла Надежда. Долго ждала, когда шеф обратит на нее внимание, наконец, коснулась его плеча. Дзюба шевельнулся, оглядел свою бывшую секретаршу, и медленно произнес:

– Полагаю, тебе пора стать первой леди. Что скажешь?

Она вспыхнула, смущенно потупилась и немедля кивнула.

85.

Осень потихоньку добралась и до этих краев, незаметно проникла на полуостров стылыми дождями и ветром с севера. Похолодало, градусов на пятнадцать, что после августовской жары казалось просто несусветной морозякой, подобную которой старожилы не могли или не хотели припоминать, а списывали все на приход российской армии. А то, что та же армия сейчас бежала со всего Северного Кавказа – это втолковать дедам не представлялось возможным. «На войне всякое бывает, – отвечали они, –вот тот Сталин до самой отходил Волги, но ведь потом поднял народ на победу и дошли наши до Берлина». А про брошенное в очередной раз на произвол судьбы население объяснять им не приходилось. Сами пережили. Как тут не вспомнить мать, что девчонкой во время оккупации клянчила у немцев картошку или добывала на сжатом поле пшеничные колоски для семьи. Как-то она рассказывала, что однажды, ее больную и голодную, отступавшие солдаты вермахта одарили невообразимым подарком, – пайкой, щедро разделенной пополам, нет, на две неравные половины, она плакала, неся бесценный дар домой, вернее, в подвал, дом сожгла авиация еще в сорок первом. Плакала, потому что и помыслить не могла о настоящем шоколаде и о той несусветной, немыслимой щедрости, что проявил безымянный немецкий солдат с седыми висками и поцарапанной винтовкой за спиной. Он знал несколько слов по-русски, и долго убеждал на обеих языках девочку двенадцати лет, что ничего ему в отдарок не полагается, что у него тоже семья, тоже дети двое, мальчик и девочка, в далекой Баварии, и что он давно не получал от них писем, и не знает как там сейчас, вроде не все спокойно, он даже хотел показать фото, но похлопав по карманам, в последний момент остановился и еще раз произнеся «кушай на здоровье», ушел, оставив ее одну посреди поля, вспаханного недавними налетами авиации. Март сорок четвертого, освобождение, запомнилось ей именно такими.

Потом она рассказывала о советских солдатах, делившихся с выжившими своими крохами из заплечных мешков, и странно, он, мальчишка, все просил уточнить, кто же давал больше, и почему в ее рассказе так мешаются отступавшие и наступающие. Ведь нельзя же немцев сравнивать с нашими. «Конечно, милый, – отвечала мама, – я и не сравниваю». Он спорил, что немцы всегда немцы, а наши на то и наши…. Впрочем, ее отца именно наши уволокли в Сибирь на вечное поселение по доносу кого-то из односельчан, в следующем марте, сорок пятого, когда советская власть окончательно утвердилась и насколько смогла, очистила леса и дороги от банд националистов и солдат СС и вермахта.

Трудно сказать, почему он вспомнил об этом сейчас. Может, причина тому, то, как пришел к нему майор и что рассказывал  в его кабинете, пытаясь представить вроде все в лучшем свете, но делая сердцу только больнее, особенно после того, как он поспешил сам во всем разобраться, немедленно сорвался и отправился в район Евпатории, где и произошло несчастье. Пока летел на вертолете в район происшествия, все спрашивал, уточнял, выяснял…. Но когда увидел разбитый УАЗ, рухнувший с дороги, сразу все понял. Еще не спустившись в лощину.

Тела уже убрали, убрали и всё, что везли бойцы, возглавляемые капитаном Святославом Корнеевым. Спустившись, он долго осматривал изуродованный внедорожник цвета хаки, пытался отыскать все то, о чем ему говорил майор – зачем. Все и так слишком очевидно.

Но все равно искал. Ведь ему лгали, очевидно лгали в лицо, да, пытаясь приукрасить, не сколько ради себя, или ради него – ради их общего дела. И сейчас он смотрел на груду металла, откуда вытащили трупы молодых парней, уже обращенных или не смогших обратиться и вспоминал слова отчета: «В результате нападения бандформирования на военный патруль погибло два человека, тяжело ранено еще двое. Подкреплением удалось оттеснить в горы и рассеять боевиков».  Давно привычные сводки – разве не такие он и должен получать. Жаль, на деле вышло иначе.