Осада (СИ)

После долго бродил по кладбищу. Нашел ее могилу. Поговорил, долго, дотошно рассказывал сон, спрашивал, пытался сам найти ответ, безуспешно. Было ли то озарением его прошлой жизни или фантазией, навеянной прошлой встречей? – а может и тем, и другим одновременно? Он не знал. Он только спрашивал у безмолвной могилы, в которой даже не осталось тела – давно, очень давно оно было еще раз убито и сожжено.

Поплакав немного, Косой вернулся к себе. А наутро увидел перетяжку возле выхода на вокзал, встречавшую гостей. Вместо привычного «Добро пожаловать!» было спешно нацарапано «Гажаса ;тиськом!». Он покачал головой, не особо удивившись этой странной фразе. Вроде бы видел где-то прежде подобное, но… кажется это снова относилось к его прежней жизни. Сейчас, когда мертвые ушли неведомо куда, оставив его в полном одиночестве, без их помощи и поддержки, Косой чувствовал как и эта, нынешняя его жизнь покидает его, становясь все тоньше и призрачней, покуда не сольется с прежней, так, что различить их он будет не в состоянии.

На вокзале было много суеты: торговля велась вовсю. С приезжавших поездов разгружали товары, с окрестных улочек стекались многочисленные покупатели. Давка, крики, духота, – у Косого закружилась голова. Он взял только самое необходимое у первого же вагона, не особо задумываясь о цене, сам не понимая, почему все еще экономит, ведь денег у него порядком. На всю зиму, а то и до весны. И все же выгадывал и торговался, покуда ноги сами не вынесли его из гомона, давки, затхлого воздуха пакгаузов к Ижевскому пруду.

Здесь он видел ее. Бродил с ней. Расстался. И вернулся, желая встречи.

Косой прошелся по аллее вдоль пруда, посидел на лавочке. Со сна, странным образом ярко запечатлевшимся в памяти, многое изменилось, сама аллейка, скамейки, где он обнимал и лелеял ту женщину, берег пруда. Даже прохожие и то казались чужаками. Хотя нет, ведь это он среди них чужак. Косой поднялся и медленно побрел на автобус, уводящий его домой.

Следующие дни прошли в какой-то полудреме. Он ждал продолжения своего сна, но так и увидел – ни женщины, ни нового своего жилья, ни писем, что он старательно распаковывал и читал, нежных любовных писем, похожих на те робкие объятия, что он получал от женщины, давно уже сгинувшей в небытии.

Кажется, уже начался сентябрь, когда он вновь ощутил потребность пройтись среди живых и поискать прежних своих товарищей. А заодно и закупиться продуктами – последнее время, думая о ней, он стал больше есть. Прежде он выбирался из своего убежища нечасто и ненадолго, кроме тех дней, когда пытался вернуться в общество живых, чувствуя себя богатым, по крайней мере, обеспеченным, и желая стать таковым же в глазах горожан. После, устав от шумных людей, бежал их, и теперь высовывался как крот из норы, только по необходимости. В этот раз, когда ему довелось появиться в городе, Косой был до крайности удивлен необычным для середины пятничного дня шумом и движением. Собственно, поэтому он и покинул пределы Северного кладбища, выбрался за ворота, посмотреть, к чему вся эта суета и гам, страшась, не по его ли душу, не его ли дома касается. Но нет, обошлось и на этот раз.

Просто по Удмуртской улице проносились автомобили, спеша в центр, не раздумывая долго, он отправился следом за ними на троллейбусе. Возле здания администрации города сошел: народу на площади собралось масса, все шумели и, кажется, не слушали оратора, сообщавшего последние новости. Каждая его фраза тонула в реве толпы, ничего так и не выяснив, но порядком устав, Косой отправился, к пруду. На сей раз пешком.

По дороге ему начали встречаться плакаты со странными надписями, на том самом незнакомом языке. Судя по всему стихи:

«Шунды сиос ;уато палэзез,

Юг ;ардон вуэ музъемам.

Оскон т;лпо — милемлы Куншетэд,

Дан тыныд, Доре мынам! »

Поскольку через каждый плакат встречался одно и то же четверостишие, Косой предположил, что это песня. Какая именно может украшать плакаты города, он понятия не имел. Вдруг возникло странное чувство, показалось разом, что он попал в какую-то чужую, неведомую страну, вот так привычно выйдя за ворота кладбища, внезапно оказался перенесен в неведомые дали. Где люди хотя и говорили на понятном ему языке, но вдруг обратились к языку другому. И если прежде он, пытаясь стать респектабельным, решил слиться с толпой – сейчас дело обстояло совсем иначе. Он, будто лишенный языка, оказался напрочь отторгнутым от общества, и неважно желал того или нет.