Осенняя паутина

Сомнения не оставалось. Все представилось с ужасающими подробностями. И тут же в красном, грубом пламени назойливо затрепетали вульгарный слова, которые тогда, после первого их поцелуя, заставили его сморщиться: «Я чувствую, что ты разбудил во мне самку». Это отдавало недавней связью с каким-нибудь юнкером.

Теперь она, конечно, ничего подобного не скажет. Но фокус свой несомненно проделает с тем удивленным и как бы обрадованным лицом.

Новая карта его была опять бита. Он опять загадал: если бесповоротно...

Банкомёт даже не дал взглянуть на карты и выкинул девятку.

Какая сила распоряжалась им и решала его судьбу!

Он вздрогнул от суеверного чувства.

Игра все ещё шла ничтожная, и бледный партнёр почти не обращал на неё внимания, держа в углу прокуренного рта янтарный мундштук одного цвета с своими зубами.

Ещё рюмка коньяку. Вино засмеялось в нем тонким щекочущим смехом, толкая на вызов. На столе звенело несколько его золотых.

Игра сразу вспыхнула, как разгоревшейся костёр из золота, серебра и бумажек, смятых, как будто съежившихся от пугливого ожидания, вокруг которых с лёгким свистом разлетались карты.

Он все проигрывал и проигрывал. Уже своих денег почти не оставалось. Но проигрыш не переходил и к противнику: тот отдавал карту за картой своим партнёрам, и поэт, с лицом белого негра, все звучнее и звучнее разыгрывал деньгами целые мелодии в кармане.

— Позвольте мне, коллега, примазать на ваше табло?

Это был голос со стороны.

В душной атмосфере азарта, раздражаемого звоном денег, светом электричества и табачным дымом, ему почудилось в этом голосе что-то необычное.

Он увидел над собою одутловатое, вечно потное, красное лицо театрального декоратора; все знали его за игрока заядлого и едва ли не шулера. Это он познакомил его с Наташей, называя девушку кузиной. Этот человек был ему всегда антипатичен, но сейчас в этом обращении послышалось сочувствие.

— Пожалуйста. Но только, что за фантазия избрать моё табло? Карта совсем не идёт ко мне.

— Э, я нынче в большом выигрыше. Был в корню, теперь попробую на пристяжке!

Он примазал всего рубль, как будто желая этой жалкой ставкой умерить прыть своего противника. Но тот поставил последний золотой.

Все собственные деньги были проиграны.

Он уже хотел подняться, но его соперник испортил все дело:

— Вам дьявольски не везёт.

— Ну кажется и вам не особенно везёт.

— Для меня это пустое. Я сейчас проигрываю, завтра выигрываю. Вы же играете редко. И потом у меня правило — играть до известного предела.

Что это — дерзость, или намёк? Он поспешил ответить двусмысленно и довольно неуклюже:

— Я пределов не назначаю. Иной раз так выходит, что приходится. Коли хочешь пытать счастья, так нечего пытаться остаться в пределах.

— Только не в картах, — едко заметил жених.

Декоратор захохотал и громко прибавил:

— А в любви ещё меньше. Самая рискованная карта предпочтительнее самой, самой... как бы это сказать. Да попросту — всякой бабы.

Пришлось раскрыть бумажник, где лежали вырученные с выставки товарищеские деньги: пятьсот рублей, которые он не успел нынче внести в банк. Вынул оттуда сторублевку.

Он проделал эту операцию медленно, но кровь заливала все его лицо. И ему казалось, — все знали, что он секретарь товарищества, — отлично видят его преступление, и особенно тот.

Пусть, тем лучше, — думал он с каким-то отравленным отчаянием в то время, как тихий, вкрадчивый голос, похожий на звон золота, успокоительно нашёптывал изнутри, что это все не настоящее: и люди, и игра, и что он никак не может проиграть товарищеских денег.

Банкомёт взглянул ему прямо в глаза, точно угадав всю подноготную, спокойно позвонил и приказал лакею:

— Новую игру.

Это спокойствие приводило его в бешенство. Кровь, распалённая коньяком, стучала в висках и вызывала на дикие выходки: неудержимо хотелось плеснуть коньяком на белый жилет жениха или подойти к нему и поднять белобрысые редкие пряди волос на голове в виде рогов… Унизить так, чтобы вокруг все невольно над ним хохотали.

Карты с угождающим шелестом рассыпались по сукну.

— В банке тысяча рублей, — спокойно заявил банкомёт. — Но я вам сверх этого отвечаю. — И с прищуренными глазами, точно сам насмехаясь над собою, добавил: — Что делать, и я нынче вышел из предела.

Художник нагло обратил на него глаза, также прищурил их и забарабанить пальцами по столу.

Ну, я ещё из предела не вышел, но может быть выйду!

Декоратор склонился к его уху, обдавая шею горячим дыханием, пропитанным винным запахом.

— Бросьте эту музыку, ей-Богу не стоит.

Тот умышленно громко спросил:

— Что не стоит?

— Не стоит игра свеч.

Он не сразу отвёл свой взгляд от мокрых маленьких циничных глаз декоратора. Пришло в голову что тот все знает, но это была нелепость. Он мгновенно отвернулся и выбросил на стол сторублевку резким движением задев рюмку. Она со звоном вдребезги разбилась о паркет и нелепым узором разлился коньяк.

Он преувеличенно пьяно захохотал и вызывающе уставился глазами на банкомёта.