Осенние дали

За столом пошел разговор о работе тракторного отряда, о новых марках автомобилей, о молотьбе. Младшая ветвь семьи деда Прова вся «сидела» на машинах. Сам Елизар считался первым бригадиром в МТС и крепко держал в своих умелых мозолистых руках переходящее знамя. Старший сын его работал комбайнером, средний водил грузовую трехтонку, а младший был кочегаром на колхозной молотилке. Петр до призыва, как и отец, работал трактористом; он и в армии не изменил семейным традициям — служил в танковой части.

— Узнаешь батю? — наклонился к Петру самый младший брат, — Так и не сказал, сколько заработали. Это, по, его мнению, «зря языком полоскать». А получили мы неплохо… и деньгами, и на базар будет что вывезти.

— Нынче в осень, видишь вон, и виноград на трудодень дали, — подхватила старшая невестка Настасья, ставя на стол самовар. — Хоть опробовали. В полеводческой бригаде целый сад развели.

— Верно. Мичуринский виноград. Эвон куда с юга забрался. Отведай. Кислый только.

Лейтенант одну кисть взял себе, а другую положил деду Прову.

От вина щеки старика слабо порозовели, в глазах появился тусклый блеск. Он вяло жевал холодец, смотрел перед собой куда-то в стену, и было неизвестно, слушает он или нет. Большие мослаковатые, изуродованные временем руки Прова, цвета старого дуба, словно отдыхая, лежали на столе.

«Сколько за свою долгую жизнь эти руки дел переделали? — подумал лейтенант. — Когда-то, говорят, прадед слыл знаменитым мастером на весь уезд. С одного взгляда определял молодые ясеневые кряжи на ободья, сам обрабатывал их в «парне», мог за день сработать целый стан — все четыре колеса для телеги, брички, крепких, с четким кантом; без обтяжки поезжай в Орел, Тулу, а приварить шины — так хоть и в саму матушку-столицу. Сколько на его колесах людей поездило!»

— Трудно вам небось, дед, сейчас ободья набивать?

— Под старость всякая работа нелегка.

За столом вдруг замолчали: все прислушались к разговору. Петр, сам не зная, затронул больную для семьи тему.

— Я помню, дед, ваши рассказы, — беззаботно продолжал он. — Бывало, мол, после работы рубаху хоть выжимай. Месяц поносишь — сопреет. Верно?

— Не забыл? — Старик улыбнулся, показав бледно-розовые десны. — Верно говоришь, Петяш. Было. Как сейчас вижу. От онучей — пар. В старину мужик не понимал сапог, все в лаптях больше, а то босой. Это лишь сейчас в колхозе городские щиблеты носить стали… на резиновом ходу.

Пров замолчал, как бы вспоминая прошлое. Ему не мешали. Когда Петр решил, что старик позабыл, о чем шла речь, тот медленно заговорил вновь:

— Верно. Было так. Давно, еще при царе Александре Третьем. Да и позднее. Возьми, к примеру, ступку. Ведь мы ее, ступку-от… вручную обтачивали. Ве-рное слово. А это тебе не ясенек, не сосенка, а? Дуб. Во. Он, дуб-от, как железный, его зубом не возьмешь, — вот откуда пот брался. Покачай сутки ногой станок. Как? А ноне? Ноне что ж. Токарь по дереву враз тебе вырежет ступку и принесет готовую, с кольцами. Опять же и дырья под спицы сверлить. Раньше и дырья сам, буравком, а их десять на колесо. Сосчитал? Теперя у нас и тут машину приспособили. Включат ток, и сверло входит в дерево, будто палец в масло. Нешто это работа?

И дед насунул седые усы на нижнюю губу, так что нельзя было понять, то ли он был рад облегчению труда, то ли осуждал его.

— Молодые, они и на такой работе не надрывались, — сказала Настасья. — А старому, как вы, враз накладно. Пора колесню бросать да идти на отдых.

Пров засмеялся и покачал лысой, в синеватых точечках головой:

— Люльку качать?

— Откуда у нас на селе люлька? Где вы ее видали? А и была б, вас не приставили. Гуляйте себе, ходите в гости к внукам, правнукам. Вон у вас их сколько! Дядя Влас давно зовет к себе в Омск. А то поезжайте в другой край, где потеплее, в Майкоп, — и там у вас правнук инженером на консервном заводе.

— А куда я эти дену? — Старик показал на свои руки. — Они работы просят.

Елизар Фролыч не выдержал.

— Поймите, деда, — заговорил он басом. — Неудобно получается. От вас эвон сколь побегов, а вы работаете. Это в старину на деревне дедов заставляли хоть ложки стругать, лишь бы не сидели без дела. Мы ж нынче всем забеспечены, чего вам еще надо? От людей, говорю, некрасиво получается. Подумают, не уважаем годы, кормить отказываемся.

«Уж если прижимистый отец заговорил об этом, стало быть, припекло», — подумал Петр, скрывая удивление.

Дед Пров недобро оглядел свое потомство.

— Дурак скажет, а умный промолчит. Я по осьмому году с тятей пахать вышел. Сохой. Ходил сеял из лукошка. Всю жизнь работал и ноне не брошу. Не-е. Не брошу. Двести восемь трудодней кому начислили? Борову рябому али мне? Во. Так-то. А не хотите за родню почитать — проживу сам.

Елизар Фролыч сдвинул лохматые брови и лишь махнул сильной рукой: дескать, бесполезно убеждать.

Петр, скрывая улыбку, стал успокаивать прадеда, но старик неожиданно цыкнул на него. Теперь он разговорился сам: