Осенние дали

— Где-то у нас в костюмерной завалялась шпага, сыну турецкого султана надо. Так я и бегу, а то все заняты.

— Возьми меня в помощники, искать буду.

— Сама не справлюсь? Ты чего-то с нынешнего дня больно вежливый.

— Может, влюбился.

— Сперва надо было спросить, не занята ль я.

— Для меня не страшно. Отобью.

— Слишком много о себе понимаешь.

Клава побежала в конец коридора. Жорж не отставал и следом за ней нырнул в узкую, тесную, с косо срезанным потолком комнатку под лестницей.

Свет из круглого оконца, выходившего в вестибюль, скупо падал на поломанные макеты, пол. Со стены тускло поблескивал уланский кивер, с его козырька, точно седая борода, свешивалась паутина. Пахло затхлостью и цинковыми белилами. Клава стала рыться в бутафорской рухляди, морща лицо от вспугнутой пыли. Она была в короткой юбке, и, когда нагибалась, обнажались ее полные ноги выше колен.

Оглянувшись на закрытую дверь, Жорж полуобнял девушку за спину.

— Брось ты искать ее. Брось шпагу эту…

Клава отодвинулась.

— Шел бы отсюда. А?

— Ох, какая строгая!

— Такая.

— Ты меня не знаешь. Спроси у ребят: для красотки-душки золотые серьги в ушки. Что вы, девки, к приезжим льнете? Вот улетит твой страуст, снова одна закукуешь? А тут под боком верный ухажер. В отпуск мотанем с тобой в Пермь, закручу по ресторанам.

— Что ты мне все какого-то страуста вяжешь? Я с птицами не знаюсь. Между прочим, говорить надо «страус». А в Пермь иль в другой какой город… без тебя провожатого найду. Ну, ладно: хватит зубы продавать, не мешай, режиссер ждет.

Она зашла за длинный, низкий ящик, сбитый из досок. Что-то блеснуло на полу под пыльным сапогом с громадной шпорой. Клава нагнулась — и внезапно ее ноги оторвались от пола: крепкие руки Жоржа подняли девушку в воздух, она взмахнула поднятой шпагой.

— С ума сошел?

Жорж тяжело сел на ящик, посадил ее на колени.

— Успеешь. Не подохнет твой турецкий султан без шпаги… и режиссер Сенька. Помнишь, Клавочка, что я спел тебе в театралке? «Многим ты садилась на колени, посиди разок и у меня». Чего ты все убегаешь? Не видишь: сохну от любви. Я без дураков… никто не прознает.

— Ах, вот оно как! То-то я гляжу, ты весь день вокруг меня… будто оса. Убери сейчас же руки!

Она хотела подняться; Жорж не отпускал.

— Чего ты? — забормотал он. — Чего? Поговорим, лапушка.

Он обнял ее, стал целовать в шею красными мокрыми, слегка вывернутыми губами. Клава вывернулась, отпрянула в сторону. Волосы ее растрепались, глаза сузились, вдруг стали острыми, спокойными до бесстыдства. Она даже казалась не особенно удивленной. Жорж вскочил, сделал к ней шаг и запнулся, настороженно следя за шпагой, которую Клава стиснула в руке, угрожающе выставив перед собой. Минуты две они как бы изучали друг друга, даже не слыша шагов, приближавшихся за стеной в проходе. Девушка заговорила первая, отчетливо произнося слова, будто нанося ими пощечины:

— Сказать… не ожидала я такого… я с ним по-товарищески, а он…

Жорж молчал и кусал губы.

— Ошибся адресом. Ясно?

Он наконец нашел нужные слова:

— Как раз не ошибся. — Голос его дрогнул от тихого злорадства. — Адрес правильный. Подумаешь, фря… Обиделась… Думаешь, не знаю, что ты раньше в городе с беспризорными воришками путалась, людей обкрадывала, была… «прости-господи»? Знаю, как водку хлестала. Так что, милашка, нечего нос задирать, разыгрывать маменькину дочку.

Шпага дрогнула, выпала из руки Клавы, глухо звякнула о край ящика.

— Скажешь, не бегала в номер к стра… к своему стравусу? Видали, как он к сосне прижимал, целовал куда попадя…

— Ну и… сво-ло-та! — прошептала Клава. Вдруг плюнула Жоржу в лицо, и губы ее затряслись, запрыгали, а глаза стали как у слепой.

Дверь костюмерной открылась; быстро шагая длинными ногами, вошел Алексей Пахтин. Его запавшие, обычно неяркие щеки раскраснелись, в руке был зажат распечатанный конверт.

— Наконец нашел тебя, Клавочка. Вернулся на квартиру, а тут нам с тобой письмо от матери…

Он вдруг замолчал; девушка мельком оглянулась на него и словно не узнала. Жорж Манекен, увидев техника, зло прикусил губу.

— Ладно, — захлебываясь, заговорила Клава. — Да, меня голод… я в дурную компанию. Потому что отец на фронте без вести… мать в оккупацию… Сиротой росла. Но как тебе не стыдно… как не стыдно. Ведь я после в исправительной колонии для малолеток… училась потом в ремесленном. Работала. И теперь я… и теперь я…

Нижняя губа ее вновь запрыгала, глаза налились слезами, она кинулась к двери. Пахтин проворно и осторожно схватил Клаву за плечи, привлек к себе; девушка уткнулась ему лицом в грудь и внезапно разрыдалась. Пахтин через плечо оглянулся на Жоржа, проговорил тихо, вдруг осевшим голосом:

— Уходи отсюда!

— Во-он что! — протянул Жорж Манекен и неестественно расхохотался. — Сейчас лишь понял. У вас тут свиданка была назначена. Помешал?

— Последний раз повторяю, — проговорил Пахтин и, бережно усадив девушку на ящик, повернулся грудью к парню, резко сделал шаг вперед. — Убирайся. Тебя не касается ни прошлое Клавы Филимагиной, ни ее настоящее. Давно без тебя разобрались. А будешь оскорблять…

Глаза Жоржа потемнели от ярости: