Осенние дали

Он вышел на деревенскую улицу; неторопливо зашагал к железнодорожному переезду, где хмуро щетинился лес. Вон через замерзшую колчеватую дорогу, на противоположном уличном порядке знакомая до боли изба-пятистенок. В ней Антон Петрович прожил семь с половиной лет, любил, был любим и считал, что никогда не разлучится с женщиной, которую называл «ягодкой». Те же резные крашенные синькой наличники, тот же почернелый палисадник с осевшими цветочными грядками. Не следят ли сейчас за ним из-за тюлевой занавески?

Деревня осталась позади, надвинулось голое льняное поле, которое в воспоминаниях всегда вставало залитое солнцем, голубое от цветочков — ярких-ярких в спелом льне. Льняными цветочками он называл в ту пору глаза Лизы, хотя их едва ли можно было назвать голубыми.

Что же случилось? Почему они расстались? Такая была любовь!

Существует убеждение, что каждый из мужчин выбирает себе «одну из миллионов» и она ему дороже всех. Так считал Антон Петрович, тогда новоиспеченный фельдшер Антон, Антоша. Так говорила и Лиза — выпускница средней школы. И вот он с другой женщиной и тоже считает ее «лучшей из миллионов», а Лиза, вероятно, лаская нового мужа, называет его самым любимым. Не говорит ли она сейчас Геннадию, что первый брак ее был ошибкой, увлечением молодости? Может, высмеивает его, Антона, поносит, дабы утишить ревность Протасовича? Почему в жизни сплошь и рядом встречаются разводы? Антон Петрович не однажды думал над этим.

В старину сетовали, что венчались не по любви — на золотом приданом, на знатном гербе. Теперь сходятся по взаимному согласию, без указки родителей. Меньше ли от этого несчастных семей на свете, ссор, измен?

Очевидно, дело в том, что «лучший из миллионов» лишь крылатые слова. Сколько, например, у него в годы жениховства было знакомых? Вот эта деревня, где он жил. Фельдшерская школа. Кое-кто из райцентра. Пусть сотня. Две с половиной. Четыре сотни. Среди этих-то людей и выбираются «лучшие из миллионов». Парень или девушка созревают, приглядываются к окружающим и чаще всего тут же рядом находят «самую хорошую» или «самого хорошего». В молодости мечтают только о счастье, и кто будет гадать о том, что вдруг годы спустя «не сойдутся характерами»?

Мало ли у него, Антона, когда «гулял» с Лизой, было памятных встреч? Раз в Москве, в трамвае, встретилась такая красивая девушка, что он глаз не мог от нее отвести. Она сошла на третьей остановке, Антон вдруг соскочил следом, ошалело пошел сзади. Помахивая желтой сумочкой из кожзаменителя, девушка мельком с улыбкой оглянулась на него, а через полквартала вошла в подъезд пятиэтажного дома. Зайти? А вдруг она или ее мать скажут: вы чего приперлись? Возможно, она замужем или имеет жениха. Такие чаровницы одинокими долго не остаются. Вечером Антон, лежа на жесткой полке бесплацкартного вагона, возвращался в свою деревню. Как ныло его сердце! Как мечтал он о девушке с желтой сумочкой! Может быть, она-то и оказалась бы «единственной», посланной самой судьбой? А разве не было еще подобных встреч?

Но всякий раз, вернувшись к Лизочке, он забывал о случайных незнакомках и опять считал ее лучшей из всех. Да и как было не считать? Она всегда находилась рядом. Лиза во всем его понимала, угадывала каждое желание, ценила ветфельдшерскую профессию. Любила поучить? Настоять на своем? Зря рубля не тратила? Ну и что? Ему так приятно было исполнять маленькие Лизины капризы, прихоти! Антон обнимал ее где-нибудь в затишке за избой, целовал в податливые, жадно тянущиеся губы, они оба дрожали от нетерпения и всеми силами рвались принадлежать друг другу. Вот так и поженились. Но ведь была же любовь? Была. Ее и не могло не быть. Все его существо требовало любви.

Показался железнодорожный переезд, за ним на горке — деревня Акиншино. Внезапно рыхлые холодные облака просияли и словно бы оформились — пробилось неяркое солнце. Дали обозначились удивительно четко, за избами вычертился синеватый горизонт, у дороги бледно вспыхнул грязный высохший кустик татарника. Антон Петрович свернул на тропку, углубился в лес — молчаливый, почти совсем облетевший, сейчас просматривавшийся далеко вглубь. Дубы, осины стояли совсем голые, лишь на нижних ветвях висела листва, бурая, жухлая, сморщенная, и все-таки Андрей Петрович смотрел на нее с наслаждением. «В городе мы и этого не видим. А какой воздух!» Лес пах предзимним отмиранием. Палый лист отсвечивал лиловатыми чернилами, шишки валялись разбухшие, словно заплесневелые. Где-то в засветившемся березнячке бесшумно порхала синичка-пухлявка и тоненько, еле слышно тенькала. Казалось, это был единственный звук на свете, и напоминал он шлепанье дождевых капель. Но елки поражали свежестью зелени. Они еще высоко, по-летнему держали иглы пушистых ветвей.

Облака вновь сдвинулись, луч погас, и вокруг сделалось еще глуше.