Осенние дали

Чаще всего Антон Петрович танцевал с лаборанткой Гликой. Он сам не знал, почему так выходило. Соберется танцевать с какой-нибудь практиканткой, увидит вопросительный и загадочный взгляд Глики, устремленный на него, и подойдет: «Нет, я со своей симпатией». Она сразу и доверчиво положит гибкие девичьи руки на его плечи, он обнимет ее за тонкую талию, они пустятся по кругу, и ему станет радостно, приятно, покойно. От черных волос Глики пахнет цветущим подсолнухом. Антону Петровичу видна ее тонкая нежная шея, и так близко находятся расширившиеся зрачки, глаз, наивно полураскрытые, чуть толстоватые губы. Глика не подкрашивала губы, не завивала волосы, но эта полудетская небрежность делала ее еще привлекательней. «Умеет ли она целоваться?» — иногда со смешинкой думал Антон Петрович и почему-то вспоминал дочь Катеньку. Главное, что трогало, — это радостная покорность Глики, стыдливость, умение непонятным образом уловить его настроение, предупредить желание. «Есть же такие, милые чудесные натуры», — размышлял он почему-то с грустью.

Ему казалось, что за Гликой он ухаживает шутливо, по-отечески, однако в совхозе их уже называли влюбленной парочкой, старались не мешать, оставить вдвоем. Открытие удивило Антона Петровича. Он сам не знал, чего больше доставило оно ему — приятности или неудовольствия? Может, именно после этого он стал внимательнее приглядываться к Глике и у него словно бы открылись глаза на то, что с ним происходит. Ведь его и в самом деле далеко не по-отечески волнует Глика, он часто думает о ней, ищет встречи…

Оказалось, что она умеет и целоваться, да еще как! На третьей неделе студенческой практики в совхозе вечером после костра он провожал ее от пруда в общежитие: женщины жили в отдельном домике. После купанья они еще не совсем высохли, от Глики пахло водорослями, свежестью влаги.

— Вы получили из дома письмо, Антон Петрович? — спросила она, легко, совсем невесомо опираясь на его руку. — Как ваша дочка?

Он почему-то вспомнил, что Елизавета опирается на его руку тяжело, чуть не виснет; вероятно, у нее эту привычку переняла и Катенька. А Глика так деликатна! Счастлив будет тот, кому она подарит свое сердце. Эта не станет ворчать, «показывать характер».

— Вы что, Гликочка, хотите подчеркнуть, что я старик? — шутливо, как привык с ней говорить, сказал Антон Петрович. — Что у меня дочь скоро невестой будет?

Письмо от жены было неприятное, и ему не хотелось о нем вспоминать.

— Совсем нет, совсем нет, — вспыхнув, пробормотала Глика. — Вы такой молодой, Антон Петрович! Перед вами многие ребята-практиканты кажутся… пингвинами. Недавно я по телевизору смотрела фильм о пингвинах, они такие неловкие, смешные.

— Бросьте! Я вас раскусил! — говорил он и зачем-то крепче прижал к своей груди ее покорную прохладную руку. — Раскусил! А вдруг во мне клокочет кровь… первой группы? Заложена атомная бомба чувств? Вдруг я еще способен влюбиться? В вас, например?

Они уже давно стояли за стожком недалеко от коровника, и Антон Петрович все крепче прижимал руку Глики. Где-то высоко за ветвями ивы светил месяц, слегка веснушчатое, чуть скуластое лицо девушки было пестрым от узеньких теней листвы, и только загадочно блестели черные-черные, словно бы испуганные глаза: казалось, в них нет зрачков. Антон Петрович нашел губами ее наивные полураскрытые губы. И тогда Глика вдруг обхватила его обеими руками за шею, и они, казалось, задохнулись в долгом поцелуе.

— Глика, Глика. Я не могу поверить…

Он хотел заглянуть ей в глаза, а она спрятала лицо у него на груди и вдруг заплакала.

«Вот какая бывает девичья любовь», — думал он потом не раз.

Антон Петрович теперь часто сравнивал Глику с Елизаветой и видел, что жена его безусловно более развита. В последние годы она похорошела совершенно по-женски, налилась той красотой, какая бывает у яблони, когда после цветения набухают краснощекие плоды и дерево стоит во всей мощи плодородия, и прохожих тянет вкусить от его сладости. А Глика? Совсем девчонка. Угловатая, с острыми локтями, небольшой грудью. Она меньше говорит, готова внимать каждому его слову. Зато сколько в ней прелести, ласковой покорности. Это еще бутон, но какой! И Антон Петрович понял, что не зря он все время тянулся к девушке.

С этого вечера свидания с Гликой почему-то стали редкими. Она вдруг начала прибаливать, не приходила к вечернему костру. Антон Петрович затосковал, вынимал из кармана затрепанное письмо жены, перечитывал.

Елизавета писала, что после долгих раздумий, советов с родителями решила в совхоз не переезжать. Как педагог в школе, она имела высокую ставку, пользовалась авторитетом. В деревне у них целая изба-пятистенок, большой огород, в этом году они впервые должны снимать яблоки в молодом саду, черную смородину, крыжовник. Притом здесь всего сто двадцать километров до Москвы, рядом станция. Она звала мужа домой.