Осенний безвременник

— Прекрасная идея, — поддержал Качановский. — Мне, наверно, также придётся запрячь в эту работу своих знакомых в разных городах Польши. Не зря я когда-то попросил сделать пятьдесят копий этой фотографии. Все они сейчас очень пригодятся.

— Без постоянного контакта друг с другом нам не обойтись, — сказал меценас. — Во всяком случае если мы не сможем общаться лично, то ничто нам не мешает поддерживать связь по телефону. Это очень важный момент. Благотворное влияние взаимного общения налицо. Не успели мы встретиться, как дело сдвинулось с мёртвой точки.

— Лишь бы в правильном направлении.

— Даже если упрёмся в тупик, выход всегда отыщется. — Мечо в любой обстановке оставался неисправимым оптимистом. — Да против нас двоих никому не устоять во всей Польше. Вдвоём мы горы свернём!

Прощаясь с юристом, подполковник вполголоса спросил:

— Пан меценас, поделитесь, пожалуйста, как вам это удаётся? Я говорю о сногсшибательной блондинке, с которой недавно вас видел.

— Не правда ли, хороша? — распушил хвост Рушиньский. — Не выпытывайте, пан подполковник, всё равно не скажу вам о ней ни слова. Пусти козла в огород… Бегу, бегу, меня уже ждут. Итак, до завтра. Позвоню около двенадцати,

Но никакие телефонные звонки и личные встречи успеха не приносили. Частное расследование застопорилось. Не дали ожидаемого эффекты ни про-смотры сотен и даже тысяч фотографий периода оккупации, ни усердное перелистывание старых подшивок журналов и газет. Никто из помощников Рушиньского и Качановского не преуспел в этом занятии: найти фотоматериалы о людях, хотя бы отдалённо напоминавших подручных Баумфогеля на снимке, не удалось.

И только через одиннадцать дней, услышав в телефонной трубке взволнованный голос адвоката, Качановский понял, что их усилия, возможно, были не напрасны.

— Мне необходимо с вами встретиться, — сказал Рушиньский тоном, не допускающим возражений. — И желательно скорее.

Поскольку подполковнику предстояло срочно допросить одного из членов банды «кровавого Мачея», приятели договорились встретиться через два часа в судебном буфете. Их появление за одним столиком произвело сенсацию среди адвокатов, судей и прокуроров, находившихся в буфете, так как большинство из них были хорошо осведомлены о взаимной неприязни этих людей. Не обращая ни на кого внимания, «враги» мирно беседовали друг с другом, словно давая понять, что история о чёрной кошке, пробежавшей когда-то между ними, — явная сплетня.

— Я же законченный идиот! — начал Рушиньский. — И вдобавок — слепой глупец. Держал этот снимок в руках, наверное, не меньше тысячи раз. В суде постоянно был перед глазами. И ничего не замечал!

С этими словами адвокат вынул из своего портфеля злополучную фотографию.

— Пан меценас, — улыбнулся подполковник, — я знаю этот снимок на память. Вам совсем не обязательно его показывать.

— Не спешите отказываться и взгляните ещё разочек. Вас ничего в нём не настораживает?

— Честно говоря, ничего.

— Как мы могли просмотреть, что заключённый одет в робу из полосатой материи, какую носили узники концентрационных лагерей.

— Ну и что?

— А то, что в гестапо и даже в обычных тюрьмах поляков одевали по-другому. Такие «наряды» они носили только в лагерях. Причём, когда кого-то из узников высылали — часто по требованию гестапо — за пределы лагеря, то его экипировка, если её можно так назвать, менялась: робу обязательно заменяли цивильной одеждой.

— Не понимаю, какая разница, во что они были одеты?

— Всё очень просто. Такую фотографию можно было сделать только в одном из лагерей.

— Допустим.

— Дело нешуточное. Баумфогель, если взглянуть на его послужной список, — никогда не был сотрудником лагерной администрации ни в одном из концлагерей.

— Он мог туда отправиться, чтобы кого-нибудь допросить.

— Если даже допустить, что так и было, то допрос вёл бы не он, а ка-кой-нибудь гестаповец из местного Politische Abteilung[38]. Эти господа очень ревниво относились ко всему, что входило в их компетенцию. Баумфогеля они обязательно посадили бы на допросе где-нибудь сбоку, чтобы он слышал вопросы и ответы допрашиваемого. Кроме того, я могу смело утверждать, что концлагерь здесь ни при чём.

— Почему?

— Потому что в кабинете нет решёток на окнах. В лагерях они были непременным атрибутом каждого помещения лагерной администрации. Исключений из правил не существовало.

— Но может быть, допрос вели в каком-нибудь служебном здании, находящемся рядом с территорией лагеря.

— Лагерная охрана никогда бы не позволила узнику выйти за пределы этой территорий. Мой печальный четырёхлетний опыт пребывания в концлагерях позволяет мне об этом говорить со стопроцентной уверенностью. Можете поверить мне на слово: я досконально знаю обычаи, которые регулировали лагерную жизнь.

— И какой вы делаете вывод?

— Пока не знаю. Не удивлюсь, если снимок преподнесёт нам ещё какой-нибудь сюрприз. Я беспрерывно размышляю об этом и призываю вас, пан подполковник, последовать моему примеру.

Качановский задумался.