Осенний мотив в стиле ретро

- Уэллс написал обычную сказку, - радужно переливаясь, внушает мне голубой человечек, - а остальные долго ему подражали. Серьезные идеи движения во времени появились куда поздней, они связаны с теорией культуроидных структур, и вообще все это слишком сложно и скучно для дружеской вечерней беседы.

- А что такое культуроидные структуры? - искренне удивляюсь я.

- Это как раз нехитро, - по-моему, с плохо скрываемой зевотой объясняет гном. - То, что относится к передаче небиологической наследственности обучение, социальная адаптация, со временем формирует устойчивые структуры образы искусства, науки, религии. Это особый мир...

- Нечто вроде платоновских эйдосов? - демонстрирую я эрудицию.

- Если бронзовые зеркала, которыми Архимед пытался поджечь римский флот, что-то вроде ваших лазеров, то и эйдос - нечто вроде культуроидной структуры в нашем понимании, - терпеливо растолковывает мне гном. - И вообще, я не намерен читать лекции о твоем будущем - далеко не все может тебя обрадовать...

Я же знал, что тарелка зря висит над моим домом темного гуманитария. Физик вцепился бы когтями и все выпытал, даже рискуя увидеть собственное будущее в не слишком розовом свете.

Что бы ему и впрямь не повисеть в иных местах, внушая идеи переплавки танков в велосипеды, конструкцию своего блюдца или, на худой конец, приличного картофелеуборочного комбайна. Неужели важнее забрасывать меня, биографа-собаку, в иные времена, дразнить ощутимостью давно ушедшего, где ничего не исправишь и никому не поможешь?

- Должно быть, так, - продолжает он, - и ты не удивляйся, оно бесспорно важнее. Никакие комбайны не заместят понимания человека. И не иронизируй над образом собаки, внедрившимся в тебя. Надо спасать мертвых во имя живых, этому учат сенбернаров, но иногда забывают учить писателей. Если не заглядывать в прошлое, всамделишное, а не игрушечное, велик риск интеллектуальных мутаций, легко остаться без будущего, вообразить, что история открывается карьерой твоего высокопоставленного папеньки и блестяще завершается твоими умственными упражнениями...

Какого дьявола ты трогаешь отца? Чтоб тебя самого так высоко поставило...

- Обидчив ты не в меру, - ухмыляется гном. - Я ведь не о тебе лично, так - для примера, хотел показать, что наши путешествия действительно важны. Но кстати, я и тарелка здесь ни при чем. Это должно стать личной потребностью и зависит только от тебя.

Красивые слова! Куда бы я заглянул, не зависни твоя тарелка именно над моим домом и именно этой осенью? Куда бы я заглянул, не слетай она предварительно во времена Струйского, не проследи его жизнь от первых до последних мгновений и, наконец, не облучи меня каким-то неизвестным полем воображения? Вот тебе и атмосферный фантом...

- Да нет же, нет! - отчего-то нервничает голубой человечек. - Это твоя тарелка, вернее, твой и уже опознанный летающий объект. Постарайся хоть сейчас что-нибудь понять. Ты сам делаешь шаги во времени, сам платишь за каждый свой шаг, и это твой фантом...

Он устал прыгать на разделяющий нас сверхвысокий барьер, устал от бесконечных своих путешествий, и усталость его вливается в меня, упругими волнами перекатывается внутри, и в резонанс с ними постанывают мои бедняги-кентавры.

Этот голубой дымок, в сущности, тоже один из них. Я устал. Бог с ними, с вопросами...

- Так-то лучше, - генерирует голубой человечек. - Знаешь, я утром исчезну, но ты не будешь в одиночестве. Утром жди гостей.

Я их давно жду и очень живо вижу грядущий день, включая загрузку Сережиного "Москвича" дачной амуницией.

- Но эта ночь твоя. Если ты способен еще, если желаешь... - с явным сочувствием вздыхает гном. - Только потом не жалей о принятых решениях.

О чем жалеть? Радоваться...

- Не финти, - слышу я отчетливо, словно реальный голос, - если захочешь, к утру я могу стереть все твои нелегальные впечатления. Пусть останется добротная и удобная модель потребного тебе десятилетия, черно-белая, без всяких там пестрот и полутонов, без всяких стереопроекций во времена иные. И будет недурно, а?

Куда девалась моя летающая мраморная птица?

Человечек словно бы пожимает плечами, на самом деле облако начинает вибрировать, становится все прозрачней и куда-то исчезает.

В тот момент мог бы присягнуть, что оно втянулось в меня, заняло свое место среди отдыхающих кентавров, но секундой позже - ни за что. Его просто не стало, как, вероятней всего, и не было никогда.

19

Дело, видимо, в том, что я возвратился с чашкой чая к своему креслу нелепой, но крайне удобной конструкции. Уселся, и тут же завьюжило - смирно гревшиеся друг о друга образы понеслись хороводом, и в свисте, очень напоминающем назойливый аккомпанемент первого контакта, стало чудиться разное. Все, как в его полудетском:

И сны проносятся чредой,

посланцы грез неутолимых,

метелью образов любимых

над воспаленной головой...

Рыбой, выброшенной на берег, билась в жару Симочка, звала его, но его не было рядом, а там, в далеком сибирском поселении, он неуютно ворочался за столом, что-то предчувствуя и слепо листая тихонравовское издание "Жития".