ОСКОЛ. Особая Комендатура Ленинграда

Я устремился вверх, барахтаясь и визжа совсем как тот свинцовый, утонувший недавно. Он долго-долго маячил внизу, а потом резко исчез, будто в прорубь. Меня тоже тянуло в пустоту. И воронка была уже рядом, виднелись даже ее кольца, отливающие изнутри тусклым гранитом. Но чем дальше вниз я уходил, тем хуже держала темнота. Она стала гораздо менее вязкой, и больше нельзя было плавать в ней, как в море; да и темнотой назвать ее было уже нельзя ― скорее, был это плотный туман, сквозь который доносились чавкающие хлопки и скрип ржавого железа. Нет! Нельзя туда. Там больно и плохо. Конечно, не так, если упасть в самом начале этой орбиты (недаром так неистово махал крыльями черный), но уж больно тоскливо. И сама боль там бесконечно-зудящая, как воспаленный нерв.

Мягкая тьма разорвалась белым косым надрезом. Обожгло холодом, воронка уползала и последним жестоким прыжком, в который были вложены разъедаемые ледяной пропастью силы, мне повезло обнять край волны и улететь прочь.

Зала, в которую бросил меня гранитный омут, была наполнена тишиной. Но тишиной осязаемой, создаваемой множеством находящихся здесь людей. Я понял, что это за место и удивился, что совсем не удивился.

Присутствующие были в грязно-зеленой одежде, либо в черном с полосками. Они разместились вдоль анфилады, ведущей к двум ребристым шарам. Кое-где слышались голоса, но большинство сосредоточенно молчали, даже те, кто имел на рукавах звезды, в полутьме переливающие багрецом.

Серые тоже были здесь. Они теснились в своих дурацких кепках с длинными козырьками. Странно было видеть их на вытянутую руку от себя, но здешний владетель рисовал, бросая на холст всех: тех, кто рассказал о своей близкой смерти, и тех, кто пять раз на дню смотрит на камень пустынного пророка; тех, кто ищет ответы в семи книгах, и тех, кто ответ нашел и записал его на красном листе, лежащем в стеклянном кубе мессии. Кресты и звезды остались за внешним пределом, а здесь было то, что ты есть на самом деле и никакие, хоть золотые двухпудовые цепи с ладанками не станут лестницей в небо.

Многие из сидящих в зале уходили. Одни возвращались быстро, всего минуты через две-три, другие исчезали совсем. Пропадали, в основном, люди в пижамах и гипсовых повязках. Человека в летном реглане вели под руки двое. Точнее ― под руку, потому что второй не было. На ее месте шевелилась красная масса, дрожа лохмотьями и обрывками сухожилий. «У вас тоже вместо сердца пламенный мотор, Вадим», ― звенел далекий женский голос.