Осколки любимого сердца

Мамы Вадика в тот вечер дома не было — она работала продавцом в ночном магазине. И ссора отца с сыном началась именно из-за того, что мальчик, вопреки строгим указаниям мамы, которые она оставила «своим мужичкам» перед тем, как уйти в ночную смену, сел смотреть телевизор, не сделав уроки.

— Вадик! Видео подождет! — Отец мальчика взял пульт из рук сына и погасил экран. — А алгебра с русским языком — нет! Вам на сегодня, кажется, сочинение было задано?

— Ну и что? — надулся подросток.

— Не «ну и что», а пойди к себе и быстренько за уроки. Ты маме обещал, сын.

— Ну, па-па! Я сделаю! Потом.

— Нет, «потом» ты будешь смотреть свой видик, а за уроки возьмешься прямо сейчас.

— Что ты на меня давишь?! — внезапно завизжал мальчик, закипая слезами. Лицо у Вадика покраснело, как свекла, весь он напрягся — отца поразило, что подобная перемена случилась с сыном как-то сразу и вдруг. — Что ты мной командуешь? Я человек, понятно?! И я буду поступать так, как хочу сам!

— Все правильно, именно так и будешь поступать, только не сейчас, а лет эдак через пять-шесть.

— Но почему, почему?!

— Потому что до восемнадцати лет ответственность за тебя несу я! — взорвался отец. — И мама! Ты что — маленький, прикидываешься тут, элементарных вещей не понимаешь?! Сейчас же встал, пошел в свою комнату и сел за уроки!

— Нет!!

— Да!!!

Вдруг Вадик кинулся ничком на лежавший на полу ковер и забился на нем, плача навзрыд и царапая ворс скрюченными от напряжения пальцами. «Нет! Нет! Нет!!!» — повторял он, захлебываясь в рыданиях.

Отца поразила эта картина — особенно потому, что раньше ничего подобного с сыном не происходило. И еще он испугался, что крики Вадика услышат соседи. До сих пор семья Паниных могла вполне сойти за образцовую: родители работали, мальчик учился, в доме был пусть скромный, но достаток. Ссор между родителями и сыном, если не считать пустячных пререканий, до сих пор никогда не случалось. И вдруг — истерика подростка, которую так легко услышать через панельные стены стандартной хрущевки, истошные крики, конвульсии, в которых он забился! Отец просто не знал, что ему со всем этим делать.

И потому принял самое простое, на его взгляд, и самое, как ему показалось, действенное решение: наклонился над извивающимся на ковре Вадиком, взял его за ухо, поднял с пола и повел в детскую. Там сын был силой усажен за стол, где с краю высилась горка учебников.

— Я вернусь через час, — спокойно сказал отец. Ухо он отпустил, и ребенок сразу же прикрыл пылающую раковину ладошкой. — Через час домашнее задание по алгебре и русскому языку должно быть сделано. А потом мы вместе с тобой будем смотреть кино.

Мальчик повернул к отцу заплаканное лицо с перекосившимися от злости и унижения чертами и хотел было что-то сказать, но мужчина добавил, как припечатал:

— Если через час ты не покажешь мне сделанное домашнее задание, я тебя выпорю, как щенка! Слово свое я держу — ты знаешь.

Чтобы угроза действительно произвела на сына впечатление, отец расстегнул на себе большой армейский ремень, который поддерживал его домашние брюки, сложил вдвое и положил ремень на противоположный от учебников край стола — прямо перед лицом сына.

Выходя из комнаты, мужчина оглянулся. При взгляде на тонкую, неестественно выпрямившуюся спину мальчика сердце полоснула острая боль. «Но я не должен отступать, — подумал отец, подавляя в себе желание подойти и обнять эту тонкую спину. — В мужчинах нужно воспитывать твердость!»

И с этой мыслью он вышел из детской.

Последующие сорок минут мужчина не находил себе места. Он сидел в большой комнате у выключенного телевизора, стараясь убедить себя, что читает вчерашнюю газету, а сам то и дело поднимал голову и прислушивался к тому, что происходит в соседней комнате. Сначала ему показалось, что оттуда донеслись сдавленные рыдания. Потом они затихли. Чуть позже как будто двинули стулом, мальчик несколько раз прошелся по комнате, что-то отодвинул, чем-то скрипнул.

И все стихло.

— Я подумал, что Вадик наконец-то засел за уроки и немного успокоился, — расскажет позже потрясенный, белый как мел отец приехавшим милиционерам. — Опять попытался читать, даже увлекся какой-то статьей в этой газете… Потом глянул на часы — прошло сорок минут. Снова подумал о сыне, вспомнил, как он плакал, с какой ненавистью смотрел на меня исподлобья, когда я силой усадил его заниматься… И мне стало его так жалко, что я не выдержал — решил, черт с ней, с педагогикой, сейчас вот зайду в комнату к Вадьке, прижму его к себе, скажу что-нибудь такое, что сразу нас помирит. Но… Но когда… когда… Когда я открыл дверь, я просто застыл! А потом… а потом и закричал от ужаса!