Осколки тени и света (СИ)

— За деньги, все за деньги. — утвердительно сказал темный. — Упокаиваю трупы, поднимаю…

— Кроме трупов можешь что-нибудь поднять? За деньги?

— Хм… — темный методично меня оглядел, уделив особое внимание округлостям. Пониже спины, повыше пупка… Вернулся к тем, что пониже спины, и похабно ухмыльнулся. — Например, что?

— Свою задницу! — не выдержала я. — И отвести меня в Иде-Ир! Идиот…

— Звездочка моя, — очень ласково произнес некромант, и я так ошалела, что замерла, уставившись на него во все глаза, но этот придурок обращался не ко мне. Он тщательно отчищал вытащенным откуда-то обрывком ветоши лезвие лопаты и говорил исключительно ей. — Не пойму никак, эта истеричная особа пытается нас оскорбить или нанять?

Тьма хранящая, у этого уникума не просто крышка хлопает, у него вообще в домовине пусто, поскольку жилец, он же мозг, встал и ушел погулять.

— Отведешь? — уточнила я.

— А работу за меня кто сделает? Мне за нее реальные деньги платят, а не воображаемые.

— Вернешься и доделаешь, дальше линии карантина твои мертвяки все равно не убегут.

— Умри, обуза. Или давай я тебе карту подарю и пошлю. В нужную сторону. И покой… иди себе с миром.

Он уже не сидел, возвышался надо мной, чуть склонившись вперед и уперев лопату в мысок сапога и держа ее между нами как посредника в споре. Светлые сферы зрачков начало затягивать мглой. Выглядело угрожающе, но меня несло по кочкам от отчаяния. Я просто хотела умереть спокойно на том кладбище, а этот псих выдернул меня обратно, не спросясь.

— Ты вообще с живыми людьми умеешь нормально разговаривать?!

— Живые! Ау-у-у-у-у-у, — завыл темный в сторону, приложив ладонь ко рту, потом приложил к уху, будто прислушивался. — Никого нет. А с собой говорить — это патология.

— А с лопатой нет? — съязвила я.

— Вот когда она мне отвечать начнет…

— А я?

— Я тебя из-за грани достал, забыла? Ты порченый продукт. Смирись и живи теперь с этим.

Он перехватил лопату, нагнулся, поддел лямку рюкзака, закидывая на плечо, нервно колданул что-то на кострище — остатки хвороста и тлеющие угли превратились в черный сыпучий песок и осели — и ломанулся прочь с поляны в противоположную от реки сторону.

Я стояла с комом в горле и чувствовала, как вновь натягивается, оживает петля договора, будто этот псих одним своим присутствием невероятным образом ослаблял действие привязки. Через полчаса я буду чувствовать врезающуюся в шею и поперек сердца леску, силы начнут таять, станет трудно дышать, потом я лягу, как лежала на том кладбище, буду вспоминать свою никчемную жизнь и ждать, когда грань милосердно распахнет врата, за которыми, может быть, и я очень этого хочу, меня встретят мои родители.

Отдалившиеся шаги стихли, затем вернулись. Некромант стоял на краю поляны.

— Ну? Идешь, нет?

* * *

Когда мы только отошли от места стоянки, каланча проворчал что-то про обузу, остановился и, поглядывая на воткнутую черенком в землю лопату, будто хотел удостовериться, что та не станет ревновать за внимание ко мне, порылся по карманам плаща и достал маленькую керамическую баночку. Испачкал содержимым свой палец, а потом мой лоб.

У меня заслезились глаза. От запаха. А этот только чуть носом повел. Потом, правда, принюхался основательнее, сунув вышеозначенный нос едва не в банку, втягивая запах обеими ноздрями. Меня передернуло. Некромант с сожалением поморщился, пару секунд помечтал и сжал пальцы — баночка с остатком смеси прыснула мельчайшей черной пылью.

Затем шествие продолжилось, а темный будто забыл, что я вообще за ним иду. Ну, как иду… Несусь, напоминая о себе звуками разной степени недовольства. Не специально, просто забег по пересеченной местности никогда не был моим обычным времяпрепровождением. Затем я слегка выдохлась. Сначала отставала на полшага, потом на шаг, потом на три, потом стала жалеть, что я не рюкзак, притороченный к некромантской спине.

Я стерла пятки, вспотела как лошадь, до оскомины налюбовалась унылым пейзажем, где кусты чередовались зарослями непролазной колючей травы, хрустящей под ногами, как чьи-то кости, фигурно изодрала подол об эту же траву и возненавидела собственные волосы, лезущие в глаза, нос и рот, которым еще и букашек наловила. Я придумала тысячу и одно прозвище для лося, забыла все, кроме последнего и начала сначала. Нужно же было как-то отвлекаться от стертых пяток и щиколоток? В общем, последние полчаса под ноги я особенно не смотрела, так что когда в меня внезапно врезался рюкзак, вернее, я в него, все слова сразу и вспомнились.

Темный стоял на краю выжженного пятна и созерцал. Что можно было созерцать на этой проплешине — не ясно, но его это явно увлекло. Он не среагировал ни на мой богатейший словарный запас, ни на то, что удерживая себя от падения, я какое-то время почти всем туловищем повисла на рюкзаке. Даже не шелохнулся.