Осколки зеркала

Порой Зинаида Петровна выносила на крыльцо баян, оставшийся от мужа, и, растягивая мехи, пела песни хриплым, прокуренным голосом. Это был плохой признак — баян появлялся тогда, когда Зинаиде Петровне доводилось выпить. А уж если она начинала пить, то остановиться не могла — Зинаида Петровна была запойной.

«Забуксовала Зинаида Петровна», — говорила в таких случаях Вера Ивановна. Она делала все, чтобы ее подруга не появлялась пьяной на людях, — приносила ей в комнату водку и еду, а в дни ее дежурств убирала кухню.

Примерно через неделю Зинаида Петровна с красным, помятым лицом выходила из своей комнаты. Она была неразговорчива и, пряча глаза, старалась поскорее уйти из кухни. Вера Ивановна никогда не укоряла подругу за ее слабость и резко пресекала все пересуды о своей соседке во дворе.

После нашего отъезда из Оптина мама переписывалась с Верой Ивановной. Из ее писем мы узнавали оптинские новости и известия о жизни соседок.

Первой умерла Зинаида Петровна — сердце не выдержало очередного запоя. Вера Ивановна еще какое-то время продолжала писать маме и в ответ на ее бандерольки с гостинцами прислала баночку крыжовенного варенья и нитку сухих опят. «Спасибо за валенки, — благодарила она маму, — все столовские ходят по очереди на них смотреть».

А потом пришло письмо, написанное чужим почерком: «Уважаемая Мария Ивановна, подружка ваша, Вера Ивановна, скончалась…»

Мы с мамой и с Мишей прочли письмо, погоревали и стали вспоминать добрую Веру Ивановну и то лето в Оптиной — сказочный сосновый бор, светлую песчаную речку Жиздру и святые источники, бьющие из-под земли.

— Бабушка, а как же теперь кошки? — спросил мой сын.

Тюрьмы Александра Карловича

До 1884 года в тихом, провинциальном Елисаветграде не бывало политических арестов. Там и тюрьмы-то путной не было — тюремное здание, перестроенное из бывшей женской гимназии, городские власти снимали у частного лица. Сидели в этой тюрьме злостные банкроты, воры и бродяги. Режим был довольно либеральным, вследствие чего большая часть обитателей тюрьмы по праздникам напивалась до бесчувствия.

В книге «Ненастоящая тюрьма» уроженца Елисаветграда, бывшего харьковского студента, народовольца по фамилии Коцюба, которую я обнаружила в дедовском архиве, я нашла сведения об аресте участников народовольческого и украинофильского кружков Елисаветграда.

Привожу цитату из книги Коцюбы:

«Жандармский капитан в Елисаветграде был, но старый, ленивый, зажившийся на одном месте, „совестливый“, по его собственным словам. Но вот старика сменили, и вместо него налетел молодой капитан, пылавший желанием „найти революцию“ и отличиться. Появились новые жандармы, зашныряли по улицам, заросшим дерезой[48] и репейником, субъекты с воровскими глазами. Издан был приказ о прописке паспортов. Словом, город приобщался к российской официальной цивилизации…»

Аресты начались летом 1884 года. Первыми забрали двух гимназисток. В августе арестовали еще несколько человек, в том числе учащегося Евгения Хороманского и солдатского сына, художника Самуила Дудина, сыгравших роковую роль в судьбе многих участников кружков. Продолжаю цитировать Коцюбу:

«В нашем маленьком городке, где аресты были впервые, секреты держались плохо, и мы скоро узнали, что один из арестованных выдает. Сообщил это в клубе смотритель тюрьмы. Допросы происходили в его квартире, в зале. Смотрителя, конечно, высылали, но из залы выходила дверь в спальную, а там сидела смотрительша, славившаяся большой любознательностью и необыкновенно тонким слухом…»

Производил аресты вновь назначенный жандармский штабс-капитан по фамилии Дремлюга[49] и по прозвищу Халамидник[50], по словам Коцюбы, «плюгавый капитанишко, а теперь всесильный представитель центральной власти». Арестованных препровождали в местную, «ненастоящую» тюрьму, о которой в книге Коцюбы говорится следующее: